Григорий Гольденцвайг - Клуб, которого не было

– Моркошки переклали.

Она добрейшая женщина, и как я мог возмущаться такому соседству в офисе. Нина Андреевна первой бросается к аптечке, когда раз в месяц мы вызываем дежурную скорую для свалившегося от усталости коллеги. Первой зовет меня есть виноград, который электрик Рахим привез с родины, из Узбекистана – или-кто-его-знает-где-у-него-там-родина.

Стакер – на банку, банку и ложку – в пакет. На пакете мы с Настей тиснули: «Да, я несу полкило икры». Нет ничего приятнее такой работы – в эту минуту мы самые высококвалифицированные фасовщики в городе. Груда банок растет, закрывая нас с Настей от Нины Андреевны, от компьютера с пятьюдесятью непрочитанными, от настенного календаря, на котором слово «срочно» написано в каждом втором квадрате. Нет занятия лучше!

Из-за верхнего ряда банок с икрой высовывается бородатая загорелая голова.

– Класс! – здоровается вернувшийся с Гоа Олейников. Он впечатлен. Вполне гоанская получилась инсталляция.

Ко дню рождения невидимый владелец из телефонной трубки любезно позволил докупить звука в большой зал и перестелить ужасный пол из линолеума.

Хомяк, призванный из Берлина на редизайн, сказал, что крепко занят, не знает, сможет ли выбраться, попросил день на покупку люстр и велел купить ему билет на послезавтра.

Ну и вот опять четыре часа до открытия.

Почему, скажите мне, при наличии высокооплачиваемого берлинского дизайнера, пресс-атташе (художника с персональными выставками), менеджеров, переживших полдюжины клубов, вопрос, как оформить двери мужского и женского туалетов, интересует только меня? Я что, писаю больше всех? Я дольше всех стоял в недоумении между дверьми «Noi» и «Fern» в Будапеште? Сменилось три поколения уборщиц, которых я – безрезультатно – призывал не сидеть в женском туалете в ожидании работы. Может, девочкам веселее писать в коллективе, когда Раиса Сергеевна сидит в соседней кабинке со шваброй и разгадывает кроссворд? Сомневаюсь.

Мы прожили без опознавательных знаков год – дальше невозможно. До юбилея два часа.

– Оля, – говорю кассиру, – вот тебе двести рублей. У входа в подземный переход стоит бабушка. Торгует бельем. У нее надо купить трусы семейные и лифчик. Желательно цвета подурнее. Красное – в самый раз.

Стриженная под мальчика Оля напряглась.

– Я, – говорит, – к таким вещам даже не притрагиваюсь. Извините, без меня.

Понимаю, феминисткам различать мужской и женский туалеты – вот тоже глупости.

За лифчиком и трусами убегает в итоге Олейников. Лифчик размера пятого по моей оценке – перебор. Легче и быстрее отдерут на пьяной вечеринке. Между чашечками – намек на стразы из какой-то фольги. Трусы – в слониках, вполне себе уютной наружности. Олейников – настоящий художник: правдив. По моим представлениям, именно так выглядит народонаселение в минуты интимной близости.

– У! – говорит Хомяк, наблюдая, как Рахим приколачивает трофеи к дверям. – Ого!

Хомяк опять воевал всю ночь с таджиками – оклеивал мехом километры кирпичных стен. Остались одни междометия: знакомо, проходили.

Лифчик оторвали в тот же день, на праздновании. Трусы – на следующий. Прошло 48 часов. Управляющий Андрей Геннадьевич, мужчина с ленинской бородкой, часами сидящий на сайтах знакомств, вошел в положение и принес свои. Красные. Стиранные – всего-то пару-тройку раз. Ну почему худсовет по трусам – это тоже я?!

Надо было, что ли, надраться, выпить надо было и уснуть на ВИПе, пока Electric Six пыхали огнем, а деятели модного журнала (разнесшего в анонсе немодных Electric Six по полной программе), обнявшись, танцевали перед сценой. Кто-то с кем-то выпивал, кто-то ржал, сидя на барной стойке, владелец, редкий гость, довольно дефилировал по своим владениям, банки с кабачковой икрой бились на улице о мартовский гололед, а я носился от друзей к компьютеру, разруливая перелет попавшего впросак с авиабилетами Шона Леннона. Приятно было бы ничего не помнить с бодуна. А так – бодуна ни в одном глазу, ни у меня, ни у дорогого гостя Нико, специально прилетевшего на юбилей из Германии. Так, двое трезвых зануд, домой и разъехались.

Средняя школа подводит итоги: дети, чему мы научились за год? Ничему.

«Лучший клуб» – персональный заговор Игоря. Он повторяет эти слова каждый раз, когда хочет кого-нибудь похвалить или попрекнуть. «Действительно, лучший клуб!» «И это лучший клуб?!» Вырезки из журналов, отметивших наши заслуги за прошлый год, Игорь велел Олейникову обрамить и повесить на стене в офисе. Теперь, вставая из-за компьютера, мы регулярно ударяемся о рамы головой.

Михаил Друян звонит незадолго до полуночи. Я бессовестно мешаю семнадцатилетний виски с колой: народная группа Thastrom не сочетается с благородными напитками. С Друяном мы впервые столкнулись, когда я распугивал мышей на антресолях ветхого ДК, запечатленного режиссером Рязановым в кинофильме «Старые клячи», – там сидел жутко прогрессивный лейбл «Снегири». Друян приехал из Красноярска, на нем была какая-то шапка мохнатая, а в груди пылал задор первооткрывателя, поэтому весь наш высокохудожественный неликвид – Netslov, «Нож для Frau Miiller», Ансамбль электроинструментов Мещерина – заграбастал с радостью и обещал осветить в бескрайнем красноярском эфире. Через пару лет, не утратив пылкости и дружелюбия, он оказался в оргкомитете премии Night Life Awards, стал посещать редколлегии модного журнала и вершить судьбы столичных культуртрегеров. С тех пор как я забаррикадировался в «Икре», мы с ним не встречались.

– Дорогой вы мой! – басит Друян после многолетнего перерыва.

Под страшным секретом сообщает – в этом году премию вручат, а может быть, вручат – нам. Лучший музыкальный клуб. Платить ни за что не нужно, о чем речь (да нам все равно нечем было бы платить).

– Единственное, с вас хорошо бы получить западного артиста на одну песню, – первая просьба прорьгоается сквозь череду сложноподчиненных придаточных: ого, это мы уже пятнадцать минут комплиментами меняемся.

– Хорошо, что-то еще нужно будет? – наверно, позови нашего друга Сида на вручение премии «Овация», он был бы так же недоверчив.

– Ничего не надо больше – прийти и артиста привести, дорогой вы мой!

Звоню Игорю – начало первого ночи, виски кончился. Слышу, он сияет. Игорь – холерик, работоголик, одиночка; я, признаться, не всегда понимаю, как мы удерживаемся в тандеме. Если для меня все это произошло случайно: осточертел офис, подвернулась возможность, – то Игорь к этому клубу шел не год и не два, копать начал задолго до того, как его Горбушка превратилась в апокриф, и вот результат. Абсолютно справедливо, что это его результат, а не клуба при разработчике полезных ископаемых – с дорогими звездами, пустыми залами и миллионными бюджетами на рекламу. И мой результат за компанию, чего уж там.