Мадлен Риффо - Больница как она есть

— А мне-то какое дело! — заорал этот тип, почесываясь.

— Мсье, вы убили ребенка. Вам повезет, если удастся спасти мать... По-моему, вы так же рискуете, как и она. Напоминаю: союзники уже высадились в Нормандии. Участники Сопротивления вас не помилуют... Я к вам взываю в ваших же интересах.

Довод подействовал... Шеф наотмашь ударил меня хлыстом, так что я отлетела к стене, но это лишь для того, чтобы спасти перед подчиненными свой престиж. Через несколько минут двое полицейских уже тащили на носилках потерявшую сознание родильницу, у которой почти не прощупывался пульс. Младенца, как освежеванного кролика, завернули в газету и положили на тело матери... Это был мальчик.

Таков первый и последний медицинский акт, совершенный Райнер, «голубой малюткой» из больницы X.

Сегодня вечером у окна больницы хирургической реанимации мне вспомнилась эта давняя история.

В этой сногсшибательной больнице сто незанятых постов. Количество медсестер и практиканток удовлетворительно в реанимационной хирургии, зато — вот хотя бы сегодня ночью — на все кардиологическое отделение — одна-единственная сестра. И это еще не худшая из ночей, потому что вышеупомянутое отделение остается зачастую на попечении санитара.

Этажом ниже одна-единственная сестра отвечает за семьдесят оперированных. Семнадцать из девятнадцати отделений этого высокоспециализированного учреждения нуждаются в куда большем числе служащих всех категорий. Днем здесь присутствует огромное количество медиков различных специальностей, отчего работа так и кипит: анализы, осмотры, переноска больных на носилках на большие расстояния, к примеру — в рентгеновские кабинеты, — все это удесятеряет усталость санитаров.

Никто этого не учел, и вот несравненное заведение — ультрасовременная больница — из-за нехватки персонала крутится, вопреки здравому смыслу, на холостом ходу. Образуется абсурдный разрыв между высочайшей медицинской квалификацией, технической и научной революцией и отсутствием элементарных материальных возможностей.

Нет ничего удивительного, что множатся забастовки, усиливается борьба за свои права членов профсоюза работников в белых халатах, жестоко эксплуатируемых, измученных до последней степени.

Утечка персонала, перекочевывание служащих из одного отделения в другое снижают «оборачиваемость койко-мест» и целиком «замораживают» некоторые палаты.

— Чем все это обернется при росте числа дорожных аварий, когда начнут возвращаться в город отпускники, — озабоченно вздыхает Жюльен.

Иду в палату «самой экстренной помощи», где размещены тридцать шесть коек. Сегодня вечером палата набита до отказа. В холле и коридоре, ведущем в переполненную «неотложку», томятся двадцать или двадцать пять больных. Эти люди должны часами дожидаться своей очереди, пока дежурный ординатор и сестра смогут ими заняться. Даже одеял и то не хватает на этих дрожащих от холода «пациентов».

И подобное положение — не исключение из правила. Наоборот — оно считается «нормальным».

Моя «сообщница» — студентка — рассказывает, что несколько дней тому назад среди таких вот ожидающих была получившая травму молодая женщина, которая находилась в депрессивном шоке. Пока собирались ею заняться, она поднялась, прихрамывая, добралась до окна коридора и выбросилась на асфальт.

— Ты ее видела, это — номер Семь из нашей хирургической реанимации.

Я рассказала по телефону эту историю своей приятельнице Франсуазе, медсестре из больницы святой Анны. И она ответила мне по поводу этой больной: «По крайней мере, ею занялись, — и тут же, перебивая себя, воскликнула: — Нет, ты слышала, что я сказала? Вот до чего нас довели...»

Эта больница — настоящий город (6000 жителей: больных и персонала), только без полиции. Незаконное присутствие одной младшей сестры проходит здесь совершенно незамеченным. Здесь может неделями укрываться случайно забредший бродяга. Один из фельдшеров рассказал мне, как больной, подверженный диабетической коме, в результате обосновался тут навсегда. Он был мастером на все руки и, когда держался на ногах, всем оказывал множество услуг. Врач, заведующий отделением, благоволил к нему.

Этот тайный больной спал в ординаторской для ночных дежурных, питаясь объедками, тут он был в безопасности и ему было куда лучше, чем дома — одному в его возрасте. Когда начинался очередной приступ, ни минуты не оказывалось потерянной, он тут же становился официальным больным.

Однажды ему захотелось выйти в город. «Потеря сознания на улице». Полицейская «скорая помощь» доставила старика в «его» больницу. Больной кое-как выговорил имя своего профессора, он хотел, чтобы его немедленно доставили именно к нему. Но врача, заведующего отделением, не оказалось на месте, и, пока длилось оформление, пока нашли свободную койку... Можно ли было его спасти?.. Кто знает, возможно, наступил его час. Старик умер на носилках. Фельдшер, рассказавший мне эту удивительную историю, добавил, что профессор огорчился, когда на следующий день узнал о смерти своего протеже.

«Марта, сбегайте в камеру хранения крови!» Дорога мне известна. Я поняла, что в этом лабиринте коридоров надо следовать по красной линии, начертанной на линолеуме. Лучше бы катить на велосипеде или роллере. Если б у меня был под халатом счетчик километров... Во время этих пеших прогулок совершаю неприятные открытия. «Лифты-помойки», как их называет Франсуаза, служат для всех видов перевозок: больные, посетители, персонал, тележки с пищей рядом с тележками, переполненными грязным бельем. Хлопья пыли по углам коридоров, фанерная обшивка отстала, краска облупилась. Это совсем новое заведение должно было бы сверкать чистотой. Увы! Уборка поручена частной компании, которая использует необученных низкооплачиваемых рабочих и заботится больше о своих барышах, чем о гигиене. Больницу нельзя убирать, как вокзал, ею нельзя управлять, как заводом. Натертый пол — что за богатая среда для бактерий...

Все быстро приходит в упадок в этой «образцовой» больнице, с которой ни одному частному лечебному учреждению никогда не сравняться.

Работать с ними нелегко. Когда вы думаете, что теперь можно задать вопрос, вам не отвечают. Времени на объяснения у них нет. Они говорят на варварском языке, состоящем из цифр и непереводимых для профана сокращений. Двадцать раз я оставляла попытку хоть что-то о них рассказать, из страха, что ошибусь, перевру, предам их, опасаясь также «патрона» — бога-громовержца, ценимого ими на вес золота («Не поздоровится, — говаривал Пауло, — если он заметит какой-нибудь промах».)

Когда во время работы они говорят по радиопередатчику (основная пуповина, связующая медицинских диспетчеров с SAMU [7] SAMU — служба медицинской экстренной помощи. ) — у них кодированный военный язык.