Мадлен Риффо - Больница как она есть

— ARS-2 [8] ARS — аварийная районная служба. , здесь ARS-2, ARS-2 вызывает SAMU-X. Вы меня слышите?

— Здесь SAMU-X, ARS-2, говорите — вас понял,

Следует серия цифр, технических терминов, соответствующих симптомам состояния больного, которого надлежит транспортировать. Я уловила лишь одно определение — «кома».

Сердце SAMU — коммутатор, принимающий сигналы от врачей, полиции, пожарных. Здесь сортируют эти вызовы и руководят спасательной бригадой, выехавшей с неотложной помощью.

В оборудованной медаппаратурой машине врач анестезиолог-реаниматор суммирует все данные, ставит диагноз и действует без секунды промедления, применяя ту же аппаратуру, что и в реанимационно-хирургической больнице. Диалог на расстоянии с врачом-диспетчером не оставляет не учтенным ни один симптом. Завязывается ожесточенная битва: участок боя, прибытие бригады, схватка; точность выверенных жестов, дисциплина, сноровка и интуиция соединяются с тем, что людская наука изобрела наиболее революционного против давнишнего своего врага, чьи уловки ей хорошо известны. Ремесло парней SAMU — спасение жизни.

Я сижу рядом с шофером. Через стекло, находящееся позади меня, мне виден кузов машины, похожий на маленькую операционную. Больница приблизилась к умирающему — в данном случае — женщине, сшибленной на пешеходной дорожке. В этой машине «скорой помощи» она уже госпитализирована. Несчастный случай произошел полчаса тому назад. Спасательная бригада состоит из врача-специалиста и фельдшера анестезиолога-реаниматора.

Парень за рулем — тоже лицо не второстепенное. Он важное звено бригады. Всякий толчок, которого он не сумел избежать, отзывается вспышкой на электрокардиограмме больного. И шоферы испытывают точно такой же стресс, что и врач. Я вижу, как дергаются у них лица, словно бы дело касалось их собственных сердец...

Доктор Ксавье объясняет мне:

— Это и есть общественная служба в том виде, в каком она должна существовать. Работа здесь меняет людей, возвышает их в собственных глазах. Полицейские, действующие вместе с нами, тоже становятся нашими сотоварищами. Каждый раз, когда они вовремя нас вызывают, чтобы кого-то спасти, каждый раз, когда они вместе с нами трудятся, мы посылаем письмо их начальнику, чтоб они тоже знали, чем закончилась совместная операция по спасению жизни. Они заразились нашим энтузиазмом... В этом пригороде, благодаря общим усилиям, мы переживаем что-то вроде вступления к будущему, каким оно должно стать...

Можно бы многое рассказать о трудностях при создании этих немногочисленных бригад, эффективность и необходимость которых — неоспоримы. Следует заметить, что врачи и фельдшеры — анестезиологи-реаниматоры, чье количество ничтожно в сравнении с потребностью в них, буквально убиваются на работе, спасая ежедневно человеческие жизни (SAMU спасает, SAMU изнашивается), так как зачастую сражаются в одиночку. И, разумеется, не во имя денег.

В SAMU директор отделения и его заместитель даже не числятся на этих должностях по штатному расписанию. За все про все они получают только зарплату, полагающуюся дежурному: за дежурство — 12 — 15 часов беспрерывной работы — 80 франков студенту и 200 франков врачу. Они — саперы на войне за человеческую жизнь. Человеколюбие несется на всех парусах и здесь, как в больнице Жюстины...

Машины наемные. Вертолеты принадлежат парижской авиабазе или полиции. Это — работа на износ, безграничная человеческая самоотверженность, начиная с медиков самой высокой квалификации и до сестер, шоферов, пилотов.

Когда я написала «80 франков за дежурство», я забыла уточнить, что и тут сверхурочные часы, так называемые «возмещаемые», никогда не оплачиваются.

Габи, фельдшер анестезиолог-реаниматор, накопил за десять месяцев 123 «возмещаемых» часа; капитан пожарной службы, пилотирующий «Жаворонок-3», побил все рекорды, скопив 5 «возмещаемых» месяцев за то время, что он работает в бригаде SAMU. Даже один выходной в неделю не всегда дается. Официальные лица выработали определенную манеру обращения: «У нас нет никого... Ребенок попал под машину при выходе из школы...»

— Как откажешь? — говорит Габи. — После этого не решишься сам на себя посмотреть в зеркало...

На площадке возле провинциальной больницы стоит группа людей и наблюдает за нашей посадкой. Ходячие больные толпятся у окон. Ура! Медицина прибывает с небес. Женщина с заплаканными глазами цепляется за рукав доктора Ксавье. Для нее он — господь бог. Он прибыл, чтобы спасти ее мужа. Он — всемогущ. «Ведь вы спасете его, доктор, спасете?» Свидетельницей подобных сцен я становлюсь всякий раз, прибывая на вертолете с бригадой «скорой помощи». Почтительно сопровождаемые на расстоянии, мы проникаем в больницу, внося в нее нашу реанимационную аппаратуру, заключенную в таинственные железные ящики. Поджидая нас, капитан поглаживает свой вертолет: «Хоть и не молод, но еще молодец».

— Нам совсем ни к чему, если тебя узнают, — говорит мне доктор, — подавай мне инструменты и помалкивай.

Мы с ним знакомы всего два дня, но в этой суматохе — на войне, как на войне, — все на «ты»: и полицейские, и пожарные, и медицинский персонал.

Я понимаю без слов, что мы прибыли сюда издалека, чтобы переправить раненого из одного отделения хирургической реанимации в другое. Здешнее, по всей видимости, новехонькое и снабжено той же дорогостоящей аппаратурой, что и парижское. Разница в том, что тут палаты пусты. И единственные, кого мы здесь увидели в белых халатах, — это врач и его помощник.

Завязывается диалог между Ксавье и его коллегой. Больного даже не подготовили к перевозке. Это «мы» должны поместить его в кислородную палатку, подключить к нашим электронным установкам, вставить катетеры в вены.

Кровь течет у него из ушей, из носа, из уголков рта, из раздавленного глаза. Удар пришелся прямо по голове человека. Когда Ксавье начинает его подключать к аппаратам, раненый слабо сопротивляется. Я пытаюсь помочь, одной рукой поддерживая раздробленную голову, другой — подсовывая под подбородок салфетку. Пока Ксавье вставляет электронные катетеры в вены больного, того рвет прямо мне в руку.

Раненый — в глубокой коме. Пульс едва прощупывается... Нелегко будет доставить его до Парижа «живым»: такая перевозка носит название «высокого риска». Доктор «моего» SAMU так прямо и заявляет своему коллеге. Я чувствую в их взаимоотношениях натянутость, причина которой мне не ясна. Наконец мы переносим больного и ящики в вертолет. Поднимаемся.

«Здесь военная зона. «Жаворонок-3» гражданской службы, вам запрещается взлет, повторяю...»

Два военных самолета на взлетном поле. Наш капитан взбешен, тем более что метеосводка далеко не из лучших, только что объявили: «Ожидается внезапный туман в районе Парижа». Капитан ворчит: