Александр Глазунов - Нам нужна… революция

Награжден орденами «Знак Почёта» и «За заслуги перед Отечеством» IV степени.

Последняя моя встреча с директором Института минералогии, геохимии и кристаллохимии редких элементов (ИМГРЭ) Эдуардом Константиновичем Буренковым неожиданно сорвалась. Секретарша, виновато пожав плечами, коротко пояснила:

— Срочно вызвали в министерство…

О дальнейшем расспрашивать было бесполезно. Директора могли задержать там на час-два, а то и на целый день. В раздумьях — что же теперь делать — я вышел в коридор. О самом Буренкове я знал немало, однако о сегодняшних делах института, его научных проблемах только в общих чертах, отдельными, так сказать, штрихами, которые на полную ясную картину явно не тянули. Правда, больше всего меня интересовала личность Эдуарда Константиновича как организатора работ по тем научным направлениям, которые смогли сохранить институт, даже пройдя между жерновами перестройки и экономических реформ. А тот, кто сумел преодолеть горловину между Сциллой и Харибдой, кто спасал не столько себя, сколько научную и промышленную базу для будущего, кто, вопреки всем скептическим прогнозам, одолел период безвременья, при этом не потеряв способности рождать и двигать научные идеи в «новых условиях» — о подобных людях в науке надо бы судить не по количеству личных открытий и изобретений, а оценивать по факту существования этого очага науки. Вот почему меня больше интересовал сам Буренков, истоки его надёжной стойкости и терпения в преодолении всех трудностей, на которые судьба была к нему довольно щедрой…

Больше всего он любил и ценил вольницу. Эта сторона его характера проявилась с раннего детства, которое выпало на лихие военные годы. Вернее, стала следствием той тяжелой поры, которая больнее всего и затронула детские души. В 1941 г., когда Эдуарду исполнилось 6 лет, не стало отца. Мать с утра уходила на работу, возвращалась поздно вечером! Фактически парень был предоставлен самому себе, и решал все свои проблемы сам. Шёл второй год войны, время голодное, поэтому пацаны иногда пытались разжиться морковью, огурцами или кочаном капусты с проезжавшей мимо машины или на овощной базе, стараясь отвлечь чем-то сторожей. В таких случаях они устраивали у себя во дворе на Шаболовской улице настоящий пир.

В один из прохладных уже сентябрьских дней Эдуард и его друг Толик по прозвищу Морковка гоняли по двору тряпичный мяч, когда увидели вдруг направлявшегося к ним хромоногого дядьку. Он был в пиджаке, одетом поверх гимнастерки, перехваченной широким солдатским ремнем. Лицо доброе, улыбчивое. Подойдя, поздоровался и устало опустился на асфальт рядом, вытянув негнущуюся ногу перед собой.

— Вы живете здесь? Что ж давайте знакомиться. Меня зовут Александр Герасимович. Я директор школы, правда, недавно. Вот, — кивнул он на неподвижную ногу, — после госпиталя вернулся, сразу директором и назначили. Отвоевался, значит. А вы учиться хотите в школе? Лет-то вам сколько?

— Восемь…

Эдуард и Толик с интересом смотрели на незнакомца, который буквально подкупал ребят своей откровенностью, да и разговаривал с ними на равных. А тот уже начал рассказывать о разных странах, о диковинных землях, где живут совсем другие люди, обитают невиданные звери, что в некоторых странах не бывает зимы, а в иных лета, и там не растёт даже трава, но кругом до самого горизонта снег и льды. Друзья даже рот раскрыли от удивления, слушая директора. Тот вдруг резко оборвал себя, подмигнул ребятам и, тяжело поднявшись, уже деловым тоном спросил:

— Ну, так как, решили? Учиться пойдёте? Тогда запишу ваши фамилии и адреса…

Эдуард и Толик лишь переглянулись и дружно закивали головами. Александр Герасимович записал их в свой блокнот и сказал, чтобы через два дня они пришли в школу № 584, тут совсем недалеко.

Вечером, когда с работы вернулась мать, Эдуард поставил на стол подогретую картошку и признался:

— Мам, а я записался в школу.

Она подняла на него запавшие глаза и, прижав голову сына к себе, почему-то со вздохом проговорила:

— Ты правильно сделала сыночек.

Что ж, раз сам решил пойти учиться, значит, и относиться к этому делу надо серьёзно, тем более, что помощи ждать было неоткуда. Да и непривычно как-то расписываться в собственной слабости, когда вокруг всем нелегко приходилось. Вот и старался Эдуард Буренков, доказывал, что он не глупее других, да и мать чтоб не огорчать…

Что касалось будущего Эдуарда, то оно определялось и моделировалось его родными, особенно тёткой Людмилой Фёдоровной Шинкаревой. Она была доктором медицинских наук, профессором, работала в больнице имени Склифосовского и преподавала в Первом медицинском институте. Как и её муж. Их сын тоже пошёл по стопам родителей, так что было с кого брать пример. Тем более что более гуманную и почётную профессию в послевоенные годы трудно было и придумать. Поэтому все разом так и решили, а Эдуард не сопротивлялся, потому как иного варианта жизненного выбора он не имел.

В их районе по неизвестной причине расформировали одну из школ, и часть учащихся перевели в 584-ю школу. Несколько ребят попали в класс, в котором учился Эдуард Буренков. С одним из них, Сашей Волковым, он и подружился. Свела их вместе и спаяла крепкой дружбой всё та же любовь к вольнице, иначе говоря, самостоятельность и независимость в характерах.

Как-то Волков пригласил Эдуарда к себе домой и познакомил со своим отцом Спиридоном Архиповичем, геологом, преподававшим в Московском геологоразведочном институте. Как вскоре выяснилось, он объездил с геологическими партиями Урал и Сибирь, Алтай. В тот вечер, с увлечением рассказывая ребятам о таёжных красотах, поющей лесной тишине, когда хочется лечь на траву, закрыть глаза и слушать этот великий живой и разумный организм — тайгу, Спиридон Архипович вдруг задумчиво произнёс:

— Если вы, ребята, хотите узнать, на что вы способны, по-настоящему горите желанием понять, что главное в человеке, ради чего он живёт на земле, для чего преобразует её, добывая уголь или руду; если хотите узнать себе цену — в этом случае только геология поможет расставить вам точки над «i». He для кого-то, а для себя лично, для собственной ориентации в этой непростой жизни. — Он усмехнулся и пояснил: — Да, геологам приходится много работать, но это самые свободные люди. Что это значит? А то, что они острее чувствуют ответственность за своё дело…

Эти слова Спиридона Архиповича затронули какую-то невидимую струну в душе Буренкова. Они как бы упали на подготовленную почву воспитанного уличной вольницей Эдуарда, и не могли не дать всходов.

Именно после этой встречи Буренков стал почему-то более серьёзно относиться к учебе, интересоваться физикой, химией. Это получилось как бы само собой и ничего фактически не меняло в его жизни. Понял он цену приобретённым знаниям; когда подал документы в Московский институт цветных металлов и золота. В те времена абитуриенты перед вступительными экзаменами обязаны были по каждому предмету посещать подготовительные занятия. Первым оказался немецкий язык. Их собрали в самой большой аудитории, и преподаватель, написав на доске фразу на немецком языке, поинтересовалась, кто из присутствующих может разобрать это предложение. Желающих почти не оказалось. Тогда поднялся Буренков и на хорошем немецком языке сказал, что он в состоянии детально разобрать предложение, что тут же и сделал. Преподаватель спросила по-немецки, откуда он так хорошо знает иностранный язык. Буренков ответил, что благодаря учительнице в школе, очень строгой, настоящей немке. Поэтому её ученики к десятому классу за один урок свободно писали на немецком языке сочинение объёмом в несколько тетрадных страниц.