Александр Глазунов - Нам нужна… революция

— Когда вы будете сдавать вступительные экзамены, — сказала преподаватель, — постарайтесь попасть ко мне. Я учту, что вы прекрасно знаете этот предмет…

Дома, уверенные, что для Эдуарда ничего не существует, кроме безоблачного будущего в медицине, лишь поинтересовались, сдал ли он документы, но в какой институт даже не спросили. А он не привык отвечать на вопросы, которых ему не задают. И когда Буренков увидел свою фамилию в списках студентов Цветмета, то дома на молчаливые взгляды родственников тоже коротко произнес:

— Приняли…

На победный клич тети: «Нашего полку прибыло…» — Буренков слегка побледнел и сказал:

— Я буду учиться на геолога в Институте цветных металлов.

Он привык всё решать и оценивать самостоятельно, постоянно взвешивая свои возможности, испытывая себя на прочность и утверждаясь в жизни. Та стихия, которая в нём заключалась, оформилась в мощную движущую силу благодаря именно знакомству с Волковым и Воздвиженским.

Дверь лифта открылась, и я увидел учёного секретаря института Николая Константиновича Дмитриенко, с которым у меня состоялся довольно долгий разговор в первый мой приезд. Поздоровавшись, он поинтересовался, почему я гуляю по коридору, а узнав в чём дело, пригласил к себе. Я невольно вспомнил, с какой гордостью Николай Константинович рассказывал мне о том, как Буренков, ещё будучи начальником Московской геолого-геохимической экспедиции, взял на себя строительство институтского здания, в котором они сейчас и находились. Переселились сотрудники сюда годом позже, когда Буренкова назначили директором ИМГРЭ. На мой недоуменный вопрос, почему начальник экспедиции вдруг становится директором института, Дмитриенко ответил коротко:

— Бывший директор член-корреспондент АН СССР Лев Николаевич Овчинников ходатайствовал об этом. А потом и начальник Управления науки Мингео СССР Анатолий Иванович Кривцов. Это о чём-то вам говорит?

Тогда я как-то мало обратил внимания на слова учёного секретаря, фактически для меня мало что значащие, и лишь сейчас почему-то вспомнил о них. Но теперь они приобретали несколько иной смысл.

Как-то в середине 70-х в Московскую экспедицию на Малую Филёвскую улицу нагрянул директор института и попросил показать результаты их работы за последние годы. В тот период начальником одной из партий экспедиции был Буренков, который вместе со своим старшим геологом Юрием Ефимовичем Саетом объездил несколько осадочных месторождений фосфоритов — в Каратау (Казахстан), на Шанторских островах, в подмосковном Егорьевске; исследовал месторождения бора в Тетюхе (Приморье) и серы в Туркмении. То есть показать было что. Ознакомившись с их материалами, Овчинников хмуро взглянул на Буренкова и недовольно произнёс:

— В чём же дело? Почему не защищаетесь? Чтобы кандидатские диссертации были…

Жёсткий характер директора института им уже был хорошо известен. Не в плане грубости или непримиримости в отношениях между людьми, а в смысле обязательности и ответственности в работе, в выполнении задач, которые государство ставило перед их институтом. В то время требовали развивать прикладную геохимию для поиска месторождений полезных ископаемых. Именно по этой теме вскоре защитил диссертацию и Буренков. Проблема редких элементов, новых технологий для промышленности перестала быть актуальной, хотя наиболее дальновидные учёные не переставали доказывать на всех уровнях, что редкие элементы — это витамины промышленности. Однако новые технологии на производстве не внедрялись — предприятия боролись за снижение выпускаемой продукции и увеличение планов её выпуска. Применение редких элементов не способствовало ни тому, ни другому. И никто не хотел прислушаться к голосу разума, постепенно затухающего, хрипнущего крика учёных о том, что игнорирование применения редких элементов снижает срок службы продукции в 2–3 раза. Но страна тогда жила одним днём. Впрочем, как и сейчас…

Однако, когда Буренков принимал дела от Овчинникова, Лев Николаевич ему мрачно заметил:

— Будущее в геологии за геохимией, поэтому исследования в этой области надо обязательно двигать вперёд, как бы судьба не повернула. Геохимия приведёт и к новым технологиям добычи редких элементов. Правда, у нас главное не открыть, а доказать нужность этого…

Полностью смысл раздражённых слов бывшего директора института Буренков осознал гораздо позже. А вот методы его работы перенял и принял сразу же. В первые же дни Эдуард Константинович пошел по отделам института, чтобы лично выяснить, что сделано сотрудниками за последние три года, какие идеи имелись на перспективу. В результате некоторых сотрудников пришлось уволить, а иным были снижены оклады. Последующие жалобы уволенных и «обиженных» в высшие инстанции ни к чему не привели, даже по суду никто из подавших исковые заявления не были восстановлен — действия директора признали законными и правомерными. Правда, тогда перед директором стоял гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?». Но и сейчас об этом своём вынужденном шаге Эдуард Константинович говорит с нескрываемым сожалением.

А чуть позже Буренков собрал всех работников института и сказал буквально следующее:

— Я человек незлопамятный, поэтому при обсуждении любых спорных вопросов буду выслушивать любые ваши суждениям Однако сразу договоримся — решение я принимаю один и несу за него полную ответственность. Так что, если таковое будет принято, его надо выполнять, а прения прекратить. Единственное, что я могу вам твёрдо обещать — это принимать разумные решения…

Возможно, кое-кому сегодня действия Буренкова покажутся слишком крутыми, необоснованными и не совсем гуманными. Однако здесь надо учитывать неоднозначность и даже некоторую трагичность начальных лет перестройки. Я, например, и сейчас уверен в правильности действий Буренкова, потому как цель его преобразований заключалась не в личной выгоде, а для сохранения того научного и производственного потенциала института, за который он теперь отвечал и о чем его предупреждал Лев Николаевич Овчинников. Но Буренков наверняка руководствовался ещё при этом и своим жизненным опытом.

Профессор Лаврушин (фамилия изменена) долго листал материалы к будущему дипломному проекту студента Буренкова, изредка бросал на него снисходительные взгляды, морщился, чему-то усмехался, потом снял очки и, потирая переносицу, произнёс:

— С такими материалами, молодой человек, я вас даже допустить до дипломного проекта, увы, не смогу…

Эдуард даже сначала не понял смысла сказанного профессором, руководителем его дипломного проекта. А когда всё же дошло, Буренков вдруг побледнел. Что же он сделал не так? Это была единственная мысль, застрявшая, как инородное тело, в голове. Ведь если специалист-геолог утверждает, что в профессиональном отношении выполненная дипломником работа никуда не годится, значит, ему нечего делать в геологии. Выходит, он зря два года подряд ездил в Казахстан на Восточный Коунрад, где и находилось молибдено-вольфрамовое месторождение? Ведь Буренков честно отработал коллектором в отряде от Института геологии рудных месторождений, петрографии, минералогии и геохимии АН СССР. Руководителем экспедиции был профессор МГУ Коптев-Дворников. Эдуард облазил все подземные выработки, исследовал отвалы на поверхности, сам материалы обрабатывал, всё задокументировал. Буренкова в экспедиции уже хорошо знали, более того, даже приглашали работать к себе после защиты диплома научным сотрудником. И такой поворот…