Хорхе Борхес - Новая встреча. Неизданные беседы

На берега Ла-Платы.

И на берега всей Южной Америки; не забудем, что его учеником был Альфонсо Рейес, один из крупнейших писателей Америки. Груссак написал однажды: «Быть знаменитым в Южной Америке — значит остаться неизвестным». И это было в те годы чистой правдой; сейчас уже по-иному, сейчас южноамериканский писатель может стать известным всему миру; но в его эпоху такого нельзя было себе и представить. Груссак, конечно, чувствовал себя обманутым, но он не знал, что ему была уготована другая судьба: быть миссионером французской культуры здесь, в Южной Америке. И нет сомнения в том, что французская культура оказала на нас благотворное воздействие, а затем оказала такое же воздействие и на Испанию; хотя географически Испания находится рядом с Францией, она намного дальше от Франции, чем мы, чем Южная Америка. Во всяком случае, так было прежде. Сейчас в Южной Америке, к сожалению, утрачен интерес к французской культуре. Утверждают, что французский язык сейчас вытеснен английским, но это неверно; французский изучали для того, чтобы наслаждаться самим французским языком, а английский учат не для того, чтобы наслаждаться творениями Де Куинси, или Шекспира, или кого-либо другого; его учат с деловыми целями. А это, согласитесь, не одно и то же. Груссак был, кроме всего прочего, замечательным историком, я хотел бы напомнить сейчас о его биографии Линье [204] Линье Сантьяго де (1753–1810) — государственный невоенный деятель Ла-Платы. — это великолепная книга; и еще хочу вспомнить его эссе, составившие книгу «Интеллектуальное путешествие». Название — не слишком удачное, но сама книга — превосходная, великолепны в ней и очерки по истории Аргентины. Читать эту книгу легко и приятно, а ведь писалась она в ту пору, когда испанский язык был склонен к… все стремились писать в стиле барокко, иначе говоря: пышно и помпезно. А Груссак писал не помпезно, а ясно и точно, и к тому же с иронией.

Вероятно, именно то, что за образец он взял французскую культуру, заставило его отрицать североамериканскую литературу прошлого века?

Наверное, вы правы; иначе его негативное отношение к североамериканской литературе — не объяснить.

Ясно.

У него был культ Шекспира, унаследованный, вероятно, от Гюго; Шекспир для Груссака был величайшим писателем. Я помню его великолепное эссе

«Буре» Шекспира, оно включено в книгу «Литературная критика»; и еще — эссе о Фрэнсисе Бэконе. Его, Груссака, суждения были до чрезвычайности верны и точны. Его книги читаются с огромным удовольствием. Я убедился, что в Аргентине удовольствие от испанской литературы получают только подготовленные читатели, нам надо затратить некоторое усилие, чтобы суметь насладиться испанской литературой; а французская литература не требует никакого усилия; кажется, так же происходит и с итальянской, и с английской. Но на первом месте — французская. А чтение испанской литературы уже требует усилий. Однажды я говорил об этом с Альфонсо Рейесом, и Рейес ответил: причина здесь, вероятно, кроется в том, что когда латиноамериканец читает книгу на французском, он не забывает, что книга написана на другом языке, написана человеком из другого мира; и он ищет различия со своим языком, со своей жизнью. А если он читает испанскую книгу, то, поскольку книга написана на родном для него языке, постоянно встречает несоответствия своей жизни, и эти несоответствия его шокируют, обескураживают. Рейес сказал: когда мы читаем испанскую литературу, мы стараемся осознать, что у нас общее с испанцами и что различное. А если мы ищем только то, что нас отличает, и вдруг обнаруживаем, что на самом деле это нам вовсе не чуждо, это нам понятно, то мы благодарны автору за такую книгу.

В книгу Груссака для своей «Личной библиотеки» кроме «Литературной критики» вы включили «Интеллектуальное путешествие» и «От Ла-Платы до Ниагары»?

Да.

То, что вам больше всего по душе?

Да; у него также есть полемические заметки; но я их исключаю. Эта полемика… да, полемика с Менендесом-и-Пелайо [205] Менендес-и-Пелайо Марселино (1856–1912) — испанский литературовед. по поводу той книги, что называется «Подложный Дон Кихот». Мне думается, что Груссаку не следовало вступать в полемику; он был прав в том… он установил автора этой книги, а затем выяснилось, что он был не прав, но важно иное, важйо его восприятие «Дон Кихота». Груссак сделал… одним из первых он указал, что наименее важное в «Дон Кихоте» — это стиль; позже Лугонес тоже говорил об этом. Стиль, то есть то, чему обычно и подражают; и что самое важное — герой, этот смешной и в то же время обожаемый герой, Алонсо Кихано. Именно на это обратил внимание Груссак, и это же сделал, к примеру, Унамуно; для него Дон Кихот — герой, с этической точки зрения, уникальный.

Верно; и сейчас я хотел бы напомнить: вы неоднократно говорили о том, что Груссак был гуманитарием, историком, испанистом, критиком, путешественником и, кроме того, просветителем.

Да, конечно же, просветителем. Помимо всего прочего, он оказал влияние на Лугонеса. Хотя впоследствии Лугонес и отрицал это влияние. Мне представляется, что влияние Груссака — это благотворное влияние, оно ощущается еще и поныне. Можно сказать, сейчас влияние Поля Груссака распространяется даже и на тех, кто его не читал.

Ясно.

Он воздействует через своих учеников.

Его влияние — всюду.

Да; так происходит и с наиболее значительными произведениями; каким-то образом они становятся частью нашего всеобщего знания. Мы их знаем, даже если не читали их.

Хотелось бы вспомнить и о том, что ваши судьбы пересеклись в Национальной библиотеке. Слово «пересеклись» — только фигура речи; вы работали там в разное время.

Да, наши с ним судьбы некоторым образом похожи; об этом я однажды написал стихотворение [206] Имеется в виду стихотворение «О дарах» из сборника «Делатель» (1960). . Но когда я его писал, я еще не знал, что речь должна идти не только о Поле Груссаке и обо мне, но и еще об одном директоре Национальной библиотеки, тоже слепом.

О Хосе Мармоле [207] Мармоль Хосе (1817—871) — аргентинский писатель. .

Да, о Хосе Мармоле. Я и не догадывался тогда, что образовалась грустная тройственная династия слепых директоров Национальной библиотеки. Но для меня это было во благо, ведь я, наверное, не смог бы сказать в своем стихотворении о трех человеках. Но, говоря о Груссаке и о себе, написать стихотворение смог; а если бы повел речь о троих, то вряд ли сумел бы справиться со своей задачей. По чисто литературным соображениям. Так что для меня оказалось к счастью, что, когда я писал это стихотворение, я не знал о Хосе Мармоле.