Андрей Манчук - Наследники Че Гевары

Древние ворота на южной стороне Тяньаньмэнь являются символическим входом в другой, настоящий Пекин. За фешенебельными отелями прилегающих к площади улиц, прямо в центре столицы начинаются настоящие трущобы. Узенькие улочки, низкие домики из досок и кирпича, заваленные всяческим мусором, сменяются пустырями, на которых разбросаны пластиковые манекены и остовы велосипедов. Тесные щели проходов ведут в микроскопические дворики — метр на метр забитого хламом пространства. Все вокруг зарисовано номерами рекламных телефонов. Дети — чистильщики обуви — пытаются чуть ли не насильно предложить нам свои услуги. Рядом, прямо на своих тележках, спят уличные грузчики, тогда как обыкновенные бомжи устраиваются на земле, подстелив грязные куртки. Местные торговки продают соевые сосиски и жареных лягушек. Последних, по-видимому, ловят здесь же — в сточных канавах из-под нужников, проложенных вдоль улицы, прямо под стенами халабуд. Старики на перекрестках азартно играют в китайские шахматы. Кое-где на стенах видны нравоучительные рисунки-граффити — о пользе труда и вреде супружеских измен. В этих трущобах, где часто заметна открытая нищета, можно встретить милицейские отделения и партийные комитеты, украшенные большими красными транспарантами. Возле одного из них красовался черный новенький лимузин — наглядный символ социального расслоения в этой псевдосоциалистической стране.

На одной из заброшенных улочек, среди горы битых кирпичей, сидел одинокий торговец «красными книжечками» Председателя Мао. Он разложил их прямо на земле, расстелив какое-то покрывало. Раньше, на площади, нам постоянно пытались всучить англоязычные цитатники — современные копии старых книжек шестидесятых годов. Потом, на торговых улицах вблизи трущоб мы не без труда нашли репринтное издание цитатника на русском языке — в небольшой лавке, где бюстики Мао соседствовали с бронзовым Конфуцием и фигурками императоров. В тех же рядах продавались политические плакаты хунвейбиновских времен. Но лишь здесь, посреди трущоб и руин, можно было видеть настоящие, старые цитатники, с пожелтевшими, пахнущими тленом страницами. Из тех, которые были выпущены миллионными тиражами в 1966 году. Их отдавали буквально за копейки.

Мы с Николаем Полищуком купили две «красные книжечки» — хорошо сохранившееся издание 1968 года и еще более ранний цитатник, испещренный пометками и автографами. Специальные печати-экслибрисы говорили: владелец книжечки возил ее в южную деревню Шаошань, на родину Мао Цзэдуна, а также, на север, в «Особый район Китая» — освобожденную территорию Яньань, и другие места революционной славы. В начале цитатника решительно перечеркнуто имя автора предисловия — погибшего «предателя» Линь Бяо. Большая история — вот чем веяло от этого крохотного трактата, который некогда сжимали молодые пальцы китайского бунтаря. Не он ли продал нам этот цитатник?

Глобальная фабрика, главный сборочный цех мирового капитализма — таким представляется нам современный, буржуазный Китай. Его социальные язвы особенно выделялись на контрасте с КНДР, которая смотрелась не столько более благополучной, сколько куда более человечной страной. Великий город Пекин — отнюдь не только деловые районы, которые красуются в его туристических проспектах. Это столица полунищих кустарей, которые за бесценок продают свой труд, выживая среди пыльных трущобных бараков. Без реальных жизненных перспектив, без особого смысла в своей жизни, утратившей былые революционные ориентиры. «…Пройдет не так много времени — минимум несколько лет, а максимум несколько десятилетий, — как во всей стране неизбежно произойдет контрреволюционная реставрация, марксистско-ленинская партия наверняка превратится в ревизионистскую или фашистскую партию, и весь Китай переменит свой цвет», — с впечатляющей прозорливостью предугадал это время Мао. Прискорбно, но политический цвет этой страны действительно не соответствует красному цвету ее знамен.

На Тяньаньмэнь, вблизи «Ворот небесного спокойствия», рядом со всемирно известным портретом Мао Цзэдуна, установлены изображения архаических драконов. Они казались нам воплощением извечных сил угнетения и классового господства, враждебных миллионным массам китайских бедняков. Образ Мао не случайно популярен в среде этих людей. Он вдохновляет их своим опытом и дает надежду когда-нибудь победить рыночное чудовище. Эта древняя страна уже видела «красные повязки», тайпинов, «боксеров» и хунвейбинов. Кто вновь собьет пыль со страниц китайской истории, обрушившись на нее не природной, а социальной бурей?

Осенью 2003-го мы напечатали ряд статей о поездке в Грозный. Они вышли в украинских, российских газетах, Интернете, и вызвали достаточное количество откликов. Далеко не все из них были доброжелательными — чего, в общем, и ждали авторы. На нас выливали ушата грязи. Нас обвиняли в «русофобии», «симпатии к националистам и террористам» — чего и близко не было в этих текстах. Державные патриоты, которые слишком долго, и без всяких на то прав, примеряли на себя имя коммунистов, не могли простить нам прямой оценки того, что на самом деле происходило и происходит в Чечне.

Эта болезненная реакция имела далеко идущие политические последствия. Она стала толчком к идейному и организационному размежеванию интернационалистов и социал-шовинистов, которое быстро распространилось на различные левые группы в России и Украине. В целом, это размежевание продолжается и сегодня — и, бесспорно, имеет важное, глубоко положительное значение.

«Чеченская проблема» стала оселком. Она с неизбежностью потянула за собой принципиальный вопрос об отношении к национальной буржуазии, к ее внутренней и внешней политике, которой давно симпатизировала известная часть «имперских левых» России. В этот момент они впервые поддержали ее публично, вслух — и, начав с поддержки чеченской войны, через полгода уже «голосовали за Путина». Здесь увяз коготок всех тех, «кто воспринял марксизм только внешне, на уровне фраз, а в глубине души все равно оставался добрым русским патриотом», После этого им уже не было нужды изображать из себя марксистов.

Здесь же (впрочем, это случилось намного раньше) состоялась смычка официозной идеологии буржуазного государства и «народного» национализма «патриотической оппозиции». Сторонники «лимита на революции» вовсе не требовали лимита на «патриотическую» войну В унисон с буржуазией, они декларировали своей целью борьбу за «национальные интересы», а не за интерес угнетенных классов. Что, в общем, и стало основой для симбиоза правящего режима и его карманных парламентских оппозиционеров. Таким образом, шовинизм доказал свою исконную, родовую связь с оппортунизмом, на которую столь часто указывал Ленин.