Дмитрий Коваленин - Коро-коро Сделано в Хиппонии

— Вообще, давно пора составить толковый словарь расхожих понятий, которых нет в русском языке, — кивает Боря на мои разъяснения. — И не только с японского — со всех языков мира…

Ценная мысль. Не знаю, обогатило бы это великий и могучий — но границы наших представлений о самих себе раздвинуло бы неплохо.

После ужина снова лезем в ротэмбуро. Я притаскиваю из ночного бара поднос с сакэ, пристраиваю его на ближайшем камушке, погружаюсь в горячую воду по горло и любуюсь Идеальным Пейзажем. Ну чем не обложка для очередного альбома: партизаны полной луны и патриоты цветущей вишни, восседая голышом в пруду меж замшелых камней, прихлебывают сакэ и обсуждают грядущие планы…

А планы, похоже, и правда «все громадьёвее». Справа Ёсии-сан рассказывает, что в октябре в Канадзаве состоится масштабный фестиваль города. И он очень постарается сделать так, чтобы «Аквариум» выступил там в полном составе. Слева Джимми и Боря увлеченно обсуждают какие-то тактику и стратегию: то ли аквариумизации всея Японии, то ли наоборот…

А я, подливая им всем по очереди, вспоминаю случайную пьянку трех русских балбесов семь лет назад на севере Хонсю. Историческую посиделку, в результате которой мы со Смоленским позорно уснули — а Каневский дозвонился-таки в Питер до Гребенщикова.

И в который раз констатирую, что наша жизнь может быть чудеснее самой волшебной сказки. Если только позволить себе чего-нибудь по-настоящему в ней захотеть.

— Очень хотелось бы помедитировать в каком-нибудь дзэн-ском храме, — деликатно просит Боря уже пару дней подряд. — Совсем немного, хотя бы минут сорок… Если что, я и один могу — например, пока все обедают… И еще в синтоистском, если недалеко…

Старый буддист Ёсии-сан намотал все на ус в лучшем виде. По дороге в аэропорт заезжаем на пологую гору — и посещаем то, ради чего стоило не просто ждать двое суток, а вообще посетить эту страну хотя бы однажды.

На склоне горы Нода, в часе езды от Канадзавы, есть уникальнейшее сооружение, чья история куда древнее истории самого города. Это действующий дзэн-буддийский монастырь при храме Дайдзёдзи (храм Махаяны — буддийского «Большого Колеса»).

Летописи гласят, что монахи-отшельники, основатели дзэнской секты Содо-сю, пришли на эту гору и поселились в ее пещерах более семисот лет назад — в 1262 году. А первую простенькую молельню построили в 1340-м. Нынешние же деревянные постройки, каменные лестницы и огромный колокол, ударить в который с молитвой съезжаются со всей Японии, воздвигнуты в начале XVII века.

Сегодня в монастыре живут тридцать три монаха (из них лишь восемь — официальные служители храма) и двадцать послушников. Возраст — от двадцати до семидесяти. Зимой и летом в одном одеянии, эти люди выживают здесь сообща, не завися от внешнего мира, на полном самообеспечении. Сами выращивают пропитание, сами готовят еду, в очень жестком режиме (подъем в полпятого, отбой в девять) совмещая работу, учебу и духовные практики. На их классы Дзэна и Дза-дзэна («сидячей», практической медитации) люди со всей страны записываются заранее — по телефону, факсу, а в последнее время и по электронной почте.

— В некоторых залах монахи прямо сейчас проводят занятия, — предупреждает Ёсии-сан перед главными воротами. — Поэтому постараемся не шуметь…

Куда уж тут «шуметь». Не успеваешь войти в ворота — язык сам прилипает к нёбу. Широченные каменные ступени убегают вверх по склону к очередным, Главным воротам, метров на тридцать выше входных. Вековые деревья — что-то вроде австралийской секвойи — застят кронами небо. С каждой новой ступенью Время замедляется, а воздух становится плотным, как желе.

За Главными воротами прямо во дворике выставлены огромные чаны с водой, в которых отмокают какие-то коренья. Пять или шесть молодых монахов в темных одеждах заботливо перемывают каждый корешок, почти не разговаривая друг с другом.

— Священный лотос, — негромко поясняет Ёсии-сан. — Каждую весну его высаживают заново в прудах при храме.

Смотрю на Гребенщикова. Тот уже явно где-то не здесь.

— Пойду посижу где-нибудь, — объявляет Боря. — А вы меня потом заберете.

Убредает в дальний угол двора, садится под стену, прислонившись спиной к почерневшему дереву, и замирает с закрытыми глазами.

Тихо бродим по долгим коридорам храма. Из-за раздвижных ширм то и дело доносится гулкое бормотание монахов-учителей. В центральном зале с потолка свисает огромная, метров шесть в ширину, темная плита из цельного куска дерева. С трудом разбираю древние иероглифы: «Храм Большого Колеса».

— Самая древняя вывеска храма, — говорит Ёсии-сан. — Ей уже четыреста лет. Тело храма подлатывают, обновляют то и дело. Но эту вывеску хранит само Время…

Во дворе храма Дайдзёдзи. Anpejib 2004 г.

Через каждые несколько минут по воздуху расплывается низкий бархатный гул: очередной посетитель храма, оттянув тяжелое бревно, ударяет в колокол, вызывает на связь Главное Божество и просит Его о сокровенном.

Снова удар — и я вслушиваюсь. Этот гул наполняет пространство добрые полминуты: отдается эхом в стенах монастыря, раскачивает кроны деревьев, пропитывает собой все вокруг до самых основ — и лишь после этого плавно уходит в землю и растворяется в небесах.

Мы чувствуем, как бесформенные потоки воздуха поступают в нас через нос и покидаю! нас через нос, и пропускаем через себя мысли и звуки, не давая им ни малейшей оценки.

Когда наше сознание успокаивается, мы находим прибежище в Будде как нашей цели, в его учениях, которые привели нас к нему, и в наших друзьях, которых мы встретили по пути. От этой медитации мы получаем энергию для того, чтобы приносить пользу другим существам через понимание обусловленной природы всех вещей на Земле.

Сейчас мы воспринимаем страдания всех живых существ как черные облака внутри или вокруг них. Этот черный свет мы вдыхаем через ноздри без всяких усилий. Как только этот черный свет достигает нашего сердца, он немедленно преобразуется в чистое белое сияние. С каждым нашим выдохом это сияние растекается обратно к живым существам. Мы продолжаем это делать столько, сколько нам кажется правильным.

И в завершение мы желаем, чтобы добро, которое нами было только что сотворено, смогло принести пользу всем живым существам на Земле.

— Ой, Борька, сколько к тебе Дзэна-то прилипло! — отряхивает Ира мужнину спину по дороге к машине. На красной тужурке от Ямамото жирными пятнами осела копоть буддийских веков. — He-а, не оттирается. Теперь в чистку отдавать придется.