Литературка Газета - Литературная Газета 6258 ( № 54 2010)

– Собирание себя, если можно так выразиться. Определение выбора, опять же: чем заняться «на всю оставшуюся жизнь». И не хотел откладывать его, потому что каким-то для юнца чудом понимал, что если отложишь, то можешь ведь и потонуть в мелких, вроде бы жизненно насущных частностях и потребностях, потеряться в широко расходящемся веере своих же интересов и увлечений, а их было предостаточно вплоть до живописи. Своей молодой жадности к жизни и сегодня завидую. Но она же может и подвести, направить по неверно, впопыхах выбранному пути, и потому я с искренним сочувствием отношусь к молодым, стоящим перед таким выбором.

Интуиция и привела меня сорок лет назад, когда увлёкся стихописанием, в оренбургское литобъединение, которое вёл и посейчас ведёт Геннадий Хомутов, выученик Литинститута легендарных теперь уж времён Рубцова, Передреева, Соколова, Кузнецова, Шкляревского. Его штудии были для нас, молодых, тем, что можно назвать «закалкой классикой», после чего уж мало кого потянет в постмодернистские забавы, нечистые игры со словом, поскольку тогда мы пусть в первом приближении, но познали уже истинное чудо Слова… Но стихи – свои собственные, конечно, а не из наследия поэтического нашего, – были мне как-то узки, тесны, не вмещали всего, что хотелось выразить, слишком многое там, казалось, отнимали условности формы, и хотелось вырваться на волю, на простор прозы… Как видишь, прозаичный я человек.

Отсюда и родились первые рассказы, большую часть которых я давно забраковал. Но некоторые из них – «Шатохи», «Наше пастушье дело», «День тревоги» – стали стартовыми для меня и тем самым определили всю мою траекторию дальнейшую, «вписали» меня в себя, и я считаю это самой, может, большой удачей в своей литературной, и не только, биографии. Пошли их публикации в центральной периодике, а это уже – судьба, от которой уклониться было теперь никак нельзя, невозможно, стыдно: как, в тебя поверили, что-то новое и лучшее ждут от тебя – а ты?! Этот стыд, считай, и до сих пор гонит меня, заставляет работать, не дожидаясь «вдохновения», не даёт очень-то успокаиваться: мало ли что ты написал-наиздавал, за что премии литературные получал, это как бы уже и не твоё… Твоё – это то, что ты сейчас недописал, не довёл ещё до ума.

– Кто из писателей – классиков и современников – оказал на тебя влияние?

– В разное время – разные, так можно вкратце ответить. Русская классика в первую очередь – общее глубокое влияние, связанное именно с ответственностью перед словом, за слово своё. Какие-то отдельные влияния даже и не могу теперь выделить, выставить на передний план, они если и были, то достаточно кратковременные – Бунина, например, или Шолохова, – и я старался скорее «отталкиваться» от них, чтобы не попасть в стилевую зависимость, не стать заурядным подражателем. И сейчас не рискую читать любого серьёзного писателя перед тем, как самому сесть за рабочий стол. Выработать какой-то свой стиль, свою доминанту смысловую, творческую – эту задачу я сумел поставить перед собой, к счастью, довольно рано и до сих пор пытаюсь выполнить, решить её: в конце концов это вопрос моей суверенности как личности и как писателя, чести, моего пусть относительного, но самоуважения. Насколько это удалось – судить не мне, в своё оправдание могу лишь сказать, что я старался, понимая, что есть тут и другая крайность, ничуть не лучше подражательства: свалиться в оригинальничанье, ретивое желание во что бы то ни стало выделиться. И, добавлю, отнюдь не считаю это своё самоопределение в нынешней литературной жизни позицией некого удовлетворённого «середнячка»-конформиста, каких и сейчас, и всегда было множество; нет, шёл и буду идти своим путём, неудобным и наособицу, памятуя заповедь Твардовского: «сказать, что я хочу, и так, как я хочу»… Считаю, что возможностей истинного новаторства в рамках большой Традиции несравненно больше, чем во всякого рода показном авангардизме, постмодерне тем более.

– За публикациями кого из коллег-писателей ты следишь?

– Слежу сегодня за публикациями, читаю вещи тех, кому доверяю как художникам и мыслителям. Люблю язык Валентина Распутина даже в его статьях – удивительно свежий, не затёртый, по-русски интеллигентный в высшей степени, как и у Валентина Курбатова. Удивляюсь дерзости, «необщепринятости» и глубине художнической мысли Леонида Бородина, метафорической яркости и поразительной деталировке Александра Проханова, его работоспособности тоже, для меня просто запредельной; неистощимости глубинного народного языка у Владимира Личутина, широте и одновременно бескомпромиссной прямоте взгляда на современную литературу Владимира Бондаренко. У нас ведь и сейчас прекрасная, имперского формата и разнообразия литература. И очень широка и тоже прекрасна поэтическая палитра. Другое дело, что настоящую литературу вот уж двадцать с лишним лет всячески пытаются замолчать, вытолкнуть из массового процесса издательского, а вместе с тем из общественного дискурса, подменить наскоро состряпанными окололитературными муляжами, именами и поделками, ничего для неё, истинной, не значащими…

Но вообще-то приходится очень много читать или хотя бы пробегать, отслеживать самые главные течения в ней, иначе в провинции запросто можно отстать, застрять на уже прошедшем или второстепенном. И тут роль «Литературной газеты» и немногих наших патриотических «толстых» журналов трудно переоценить. Не переоценишь, это на самом деле так; иных каналов духовной связи считай что и нет. Есть Интернет, конечно, однако по-настоящему он ещё не освоен нашим братом-провинциалом.

– Ты – постоянный участник ежегодных Международных писательских встреч в Ясной Поляне. Что они дают тебе в творческом и других смыслах?

– Общение, которое дорогого сто’ит в нашем насильно разорванном, разодранном на изолированные куски культурном поле. В Ясной, под сенью Прешпекта и под бережным крылом Владимира Ильича Толстого, они как бы воссоединяются и вдобавок входят в контекст мировой литературы, культуры в целом. Я уже в двенадцатый раз, причём без перерывов, ездил туда в прошедшем сентябре, и всегда с безобманным ожиданием радости и человеческого тепла. Многолетняя дружба связывает немалое число постоянных участников этих встреч – несмотря на споры и столкновения мнений по самым острым проблемам современности, по религиозно-философской подоплёке их. Надо учесть ещё, что с геополитическим сломом нынешней Эрэфии очень резко возросла актуальность толстовского наследия конца ХIХ – начала ХХ века, слишком уж явны и многозначительны и социально-политические, и идейные, и нравственные параллели между тем временем и злосчастным нашим, слишком схожи проблемы и угрозы, приведшие тогда страну к обвалу – и ведущие к неминуемому краху сейчас… Я всегда с пониманием ответственности готовлюсь к предстоящим дискуссиям по широкому вееру тем, связанных с жизнью и деятельностью Льва Николаевича, которые задаются организаторами встреч, и у меня уже собрался довольно-таки основательный цикл выступлений-статей с попытками осмыслить «завещание Толстого» – весьма, повторю, злободневного ныне, в безвременье и деградации всего и вся, в спущенном на народ одичании. Так получается теперь, что мы на этих встречах обсуждаем больше не столько художественное, может, сколько публицистическое наследие великого нашего правдолюбца, его нравственные, вероисповедные и социальные «максимы».