Сергей Сеничев - Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному

Оценка жестока, но довольно справедлива. С одной стороны, идите-ка и отнесите в типографию кипу исписанной бумаги, а мы посмотрим, какое применение ей там определят. С другой — Ницше действительно не оставил философского завещания как такового, большая часть его произведений написана в форме афоризмов с параграфами. Вообще ВСЕ его книги незавершенны. А автор «Заратустры» — опять же, по словам кого-то из критиков — не Ницше, а хлоралгидрат, который великий немец потреблял к концу 80-х уже без меры… И об этом мы поговорим отдельно…

Не переставая творил и прозванный поклонниками «датским Сократом» КЬЕРКЕГОР(этот грек всем им покоя не давал: магистерская диссертация Кьеркегора называлась «О понятии иронии, с особым вниманием к Сократу»)…

Сам же он сравнивал себя с Шахерезадой: «подобно принцессе из Тысячи и одной ночи я спасал свою жизнь тем, что длил рассказ, то есть сочинительствовал». Бедняга признавал, что писательство и было его жизнью, помогая преодолевать «чудовищную тоску и сердечные страдания симпатического свойства».

И сознательно сведший к минимуму любые контакты с окружающим бытием Кьеркегор обратил свой взор к бытию внутри себя. И писал и писал, денно и нощно — при свечах, до рассвета. И очень скоро превратился в объект общественного осмеяния, в «мученика насмешек»: местный сатирический журнал не выходил без новой карикатуры на чудаковатого земляка. Мальчишки на улицах зашвыривали проходящего горбуна камнями, выкрикивая ничего для них не значащее «Или — или» (название его крупнейшего труда).

Зависимость философа от призвания (единственное, в чем он не сомневался никогда — так это в своей гениальности) была абсолютной. Жестокость мира лишь — Кьеркегор был уверен и в этом! — закаляла его, и он «забывал абсолютно обо всем, ничто и никто не было властно» над ним, если только он мог писать… И он писал, пока не упал однажды на улице, потеряв сознание. Через несколько дней величайший из датских тружеников пера и мысли скончался, не получив прощения господня: из рук священника не пожелал, а в причастии от частного лица ему было категорически отказано.

На надгробном памятнике начертали, самим же и веленное: «Тот Единичный»… Кьеркегору было всего 42 года.

От него осталось 28 томов, половину которых составили дневники. Да, в общем-то, и другая половина его творческого наследия представляет лишь литературно оформленный каталог неисчислимых страхов и сомнений. Как это чаще всего и случается с истинными последователями Сократа…

Очень многие из наших героев относились к своему творчеству как к единственной панацее от терзавших их психологических, а чаще просто психических неурядиц.

«Чтобы не думать о преступлениях и безумствах мира сего, я бегу от него без оглядки, спасаюсь бегством в искусство», — писал ФЛОБЕР…

«Если я не пишу, то мучусь и тоскую», — признавался ПЕТРАРКАв одном из писем. И в другом: «Жить и писать я перестану сразу». Не обманулся: его нашли мертвым за день до семидесятилетия — за столом и с пером в руке…

Из ГЕТЕ: «Всё, что радовало, мучило или хотя бы занимало меня, я тотчас же спешил превратить в образ, в стихотворение; тем самым я исправлял и проверял свои понятия о внешнем мире и находил внутреннее успокоение. Поэтический дар был мне нужнее, чем кому-либо»…

ЧЕМ КОМУ-ЛИБО…

Из ГЕЙНЕ: «Моё умственное возбуждение есть скорее результат болезни, чем гениальности: чтоб хотя немного утишить мои страдания, я сочинял стихи. В эти ужасные ночи, обезумев от боли, бедная голова моя мечется из стороны в сторону и заставляет звенеть с жестокой веселостью бубенчики изношенного дурацкого колпака».

Если убрать поэтические метафоры, остается страшное: волшебные строки мученику диктовали отчаяние (с известного момента доктора уже не тешили Гейне бесплодными надеждами на выздоровление) и беспрестанная боль. И он с усилием разлеплял пальцами веки полуслепого правого глаза и диктовал секретарю:

«Я страдаю бессонницей, и лучше писать, чем ворочаться в постели», — признавался МУНК. Напомним, он страдал не только бессонницей, но и шизофренией, на восемь месяцев упрятавшей его в копенгагенский «санаторий доктора Даниэля Якобсона» — так называлась та клиника для душевнобольных. Всё проведенное в ней время Мунк не выпускал из рук кисти и карандаша. Доктор Якобсон не препятствовал рвению пациента, полагая, что рисование для него лучший из способов освобождения от гнетущих изнутри образов… Известно, что проведенные в «санатории» месяцы не избавили художника от душевного заболевания — лишь немного приглушили боль (кто сказал, что ЭТО — назовем его душой — не болит?) Ровно настолько, чтобы лечение могло считаться состоявшимся…

С 16-летнего возраста страдал судорожными припадками БАЙРОН. Это еще не была эпилепсия. Первый эпилептический припадок случился с ним незадолго до смерти, в 1824-м. За тринадцать дней он пережил пять приступов. Через два месяца Байрона не стало…

А упомянутые «судорожные припадки» непроясненного характера сопровождали его на протяжении двадцати последних лет жизни. «Все конвульсии разрешались у меня обыкновенно рифмами», — вспоминал поэт. Все биографы отмечали, что особенно легко стихи сочинялись им именно после припадков. «Манфред» же и «Каин» писались чуть ли не исключительно во избавление от многолетнего страстного инцестуозного влечения к сводной старшей сестре Августе… Да чего уж там «влечения»! — считается, что одну из дочерей она родила от брата… И не бранитесь: не спорящих с этим давно уже не меньше, чем оскорбленных…

Бегством в искусство избавлялся от многочисленных страхов, обид и колоссального комплекса неполноценности ПЕРОВ. Живопись была для него родом терапии. И вроде бы весьма успешной: специалисты отмечают, что «чем дальше к старости, тем картины его становились всё менее пугающи». А современники почему-то рассказывали обратное — что к старости Василий Григорьевич делался всё более подозрителен и раздражителен. И часто вымещал необуздываемые чувства на полотнах: «переделывал и портил иногда прекрасные вещи, как, например, Тройку» — или вы не знаете о том, что обиды без обидчиков вымещаются чаще всего на самых близких?

А никого дороже его полотен к тому времени у живописца уже не было: в 1869-м он схоронил жену, следом за ней ушли и оба старших сына…

Теннеси УИЛЬЯМСпользовался литературным даром как единственным средством от гомосексуального влечения и полного одиночества. Последние 30 лет жизни он штамповал пьесы одну за другой, совершенно не заботясь о шансах на постановку. Бродвейская премьера последней («Скатерти для летнего отеля») имела ужасающую прессу и выдержала всего четырнадцать постановок. На вечеринке, устроенной друзьями с целью подбодрить старика (ему как раз стукнуло 70), Теннеси пытался спрыгнуть с балкона седьмого этажа…