Борис Зайцев - Дневник писателя

— Владимир Николаевич, нам задали сочинение. Так вот, как выдумаете…

— Владимир Николаевич, какие типы в «Войне и мире»…

Любовь и уважение шли за этим человеком по пятам. Он не гнался за ними — как, думаю, и вообще ни за чем не гнался. Но дана каждому та или иная слава, та или иная «пресса». У Ладыженского была она из высоких.

Летом 1930 года общежитие закрылось.

Владимиру Николаевичу шел восьмой десяток. Силы его падали, много работать он никак не мог. У друзей нередко сжималось сердце: что будет делать этот маленький одинокий старичок в матерчатой шляпе, в неизменном верблюжьем пальто, со слегка подпрыгивающей походкой, особенной манерой потирать озябшие руки?

Но ему не было дано опускаться под уровень. Жизненный пример Ладыженского свидетельствует о некоем воздаянии и в этой жизни: пока мог, вновь давал он урок «за квартиру и стол», позже просто жил в Медоне и Курбевуа на поддержку почтительную и почти братскую — земляков, друзей, полудрузей, даже лиц, вообще его не знавших лично, слышавших только одно:

— Старый писатель, прекрасный человек.

(Так что не только деньги, оказывается, ценность!)

И в известный момент удалось ему уехать в Ниццу, к родственнице. Провожал его молодой студент, бывший воспитанник общежития — ухаживал, как за родным.

Владимир Николаевич был человек несколько иного века, в хорошем смысле старомодный: барски-джентльменского закала. Ничто грубое и хамоватое не могло иметь к нему отношения. Сам мягкий и приветливый, тяжело — и скрытно — страдал он иногда от чужой грубости. Писал тоже несколько старомодно, с круглотой и «заливом», но всегда в достойном тоне. (Бойкости и советского самогона ни следа!)

Незадолго до кончины он почувствовал себя плохо — его отвезли в Пастеровскую больницу. «Это было в Крещение. Ему не хотелось ехать. Из церкви принесли святой воды, он выпил и согласился. Дорогой шутил».

Но смерть так быстро приближалась, что не смогли даже достать православного священника. Предложили позвать кюре. Умирающий согласился, ответил: «Бог един». Так что напутствовал его католический священник, говорил ему: mon enfant… [69] Сын мой (фр.).

Его похоронили в фамильном склепе Ладыженских. «Народу было немного, но всякий принес цветов, и из-за них не было видно парчового покрова. Мы купили васильков и еще каких-то белых цветов. Один букетик васильков я положила прямо в склеп, родной цветок его пензенских полей. На его могиле белая плита из мрамора и такой же простой крест. Вид с нее открывается изумительный на море» (из письма В. Н. Буниной).

И у нас, на панихиде в Адександро-Невском храме, были его друзья — все больше средних и «преклонных» лет.

Только одна была грустная стайка мальчиков и юношей из шавилльского общежития. Видно, добро-то не забывается!

«Маленькая, в 32-ю долю листа {176} 176 «Маленькая, в 32-ю долю листа…»; «Или этой книге, или этому миру конец»; «Надо бы отдать переплести заново…» — цитаты из первой главы «Иисуса Неизвестного». , в черном кожаном переплете книжечка. Судя по надписи пером на предзаглавном листке: „1902“, она у меня до нынешнего 1932 года — 30 лет. Я ее читаю каждый день и буду читать, пока видят глаза, при всех, от солнца и сердца идущих светах, в самые яркие дни и в самые темные ночи; счастливый и несчастный, больной и здоровый, верующий и неверующий, чувствующий и бесчувственный. И кажется, всегда читаю новое, неизвестное, и никогда не прочту, не узнаю до конца; только краем глаза вижу, краем сердца чувствую, а если бы совсем — что тогда?»

Это слова Мережковского {177} 177 Мережковский Дмитрий Сергеевич (1865–1941) — писатель, поэт и мыслитель. Считал религиозно-философский труд «Иисус Неизвестный» (вышел в Белграде в трех томах в 1932–1934 гг.) своей главной книгой. Рецензия Зайцева посвящена первому тому. Книга Мережковского привлекла внимание русской эмигрантской критики. См.: Безобразов С. (еп. Кассиан). «Иисус Неизвестный» // Путь. Париж. 1934. № 42. С. 80–87; Вышеславцев Б. «Иисус неизвестный» // Современные записки. Париж. 1934. № 55. С. 430–434; Демидов И. «Иисус Неизвестный» // Последние новости. Париж. 1932.10 нояб.; Куприн А. «Иисус Неизвестный» // Возрождение. Париж. 1932. 27 окт.; Аот-Бородина М. Церковь забытая. По поводу книги Д. Мережковского «Иисус неизвестный» / / Путь. Париж. 1935. № 47. С. 71–86; Пилъский П. Спасение или конец? О новой книге Д. С. Мережковского «Иисус Неизвестный» // Сегодня. Рига. 1933. № 262 (подпись: П. Трубников); Гибнущему миру. Новый второй том книги Д. С. Мережковского «Иисус Неизвестный» / / Сегодня. Рига. 1933. № 262 (подпись: Ф. Стогов); Предостережение о гибели. Новая книга Мережковского «Иисус Неизвестный». Т. 2. Часть 2 // Сегодня. Рига. 1934. № 5144 (подпись: Р. Вельский); Салтыков А. «Иисус Неизвестный» // Возрождение. Париж. 1934. 22 марта; Терапиано Ю. «Иисус Неизвестный» // Числа. Париж. 1933. № 9. С. 214–216. о себе. «Книжечка» — Евангелие, с виду именно книжечка, внутренно… «Или этой книге, или этому миру конец» (М<���ережковский>). А дальше опять очень просто и человечно: «Надо бы отдать переплести заново, да жалко и, правду скажу, даже на несколько дней расстаться с книжечкой страшно».

…Именно тридцать лет назад довелось прочесть ранние книги Мережковского {178} 178 О влиянии Мережковского на юного Зайцев см. очерк Зайцева «Памяти Мережковского. 100 лет» (6, 338–346). : «Юлиан Отступник», «Леонардо», «Толстой и Достоевский». Они сыграли некую роль в юношеском развитии. Вспоминая Мережковского той поры, сопоставляю с нынешним.

Он и остался Мережковским, разумеется. Но очень изменился.

Не знаю, читал или не читал ежедневно Евангелие, когда писал те книги. Но глаз как-то не так смотрел, взор по-иному устремлен. Одновременно, и с холодком, видел верх и низ, по его тогдашним любимым словам, «бездну верхнюю» и «бездну нижнюю». Демоническое в Юлиане, демоническое в Леонардо — это его очень влекло. Сам стоял в сторонке. Еще можно было просто жить в Петербурге, быть известным писателем, писать замечательные книги… — но в жизни ничего особенного не случалось. Можно еще какого-то последнего выбора не делать. Подождать.

А затем — тридцать лет Евангелия и тридцать лет нарастания трагедии. «Иисус Неизвестный» явился уже в Пасси, на реках Вавилонских {179} 179 Пасси — квартал в XVI округе Парижа, в котором селились многие русские эмигранты, в том числе Б. К. Зайцев, автор романа «Дом в Пасси» (1933). . Пасси место тихое, но вокруг все не тихо. Уже «Атлантида» написана по-другому, другими ритмами и словами — «Иисус Неизвестный» же — в особенности.