Аркадий Бабченко - Операция «Жизнь» продолжается…

Поразительно, как пропаганда способна прочищать мозги.

Профайл: Тони Лагуранис. Тридцать девять лет. В армию мобилизовался в 2001-м. Четыре года служил в военной разведке, из них год в Ираке, куда был направлен в 2004-ом. Звание — капрал. Должность — допросчик 202 батальона военной разведки 513 бригады военной разведки (дословно: «Interrogator» — тот, кто проводит допросы. Ближе всего это к русскому термину «дознаватель». Но следствие допросчик не ведет, только проводит допросы с целью получения информации.) Служил в тюрьме Абу-Грейб. Написал об этом книгу «Fear up harsh» что можно перевести как «Особый метод» (дословно: «Жесткое запугивание»).

Россия — страна воюющая. Начиная с Турецких кампаний, войны у нас случались примерно раз в двадцать пять лет. По одной на поколение.

Прошедший век не был исключением. Гражданская, Финская, Отечественная, Венгрия, Чехословакия, Вьетнам, Камбоджа, Египет, Ангола. И совсем недавно — Афган, Югославия, Карабах, Таджикистан, Чечня…

Синдром посткомбатанта в русских людях постепенно смещается на генный уровень. Слишком часто у нас были войны. Слишком многие воевали.

Если раньше слово «ветеран» ассоциировалось исключительно с Великой Отечественной, то сегодня эта социальная прослойка России молодеет, в отличие от остальной страны. Тем, кто прошел Чечню в январе 95-го солдатом, сейчас не больше 32 лет. Новое поколение, реинкарнация.

Эти люди составляют отдельный, и далеко не самый маленький, пласт нашего общества. Со своими традициями, памятью, героями, датами, проблемами и выживанием. Еще один народ еще одной России.

Есть у меня хороший знакомый, режиссер одного из центральных каналов на телевидении. Хорошо одевается, любитель казино, машина, квартира, престижная работа. Когда я узнал, что он был в Афгане солдатом, удивился — настолько он не подходил под мое представление о ветеранах.

Пашина история — волосы дыбом. Служил в разведке. В феврале 89-го, когда армия покидала территорию ДРА, его взвод забыли на выходе. Просто забыли. Помните этот знаменательный момент, когда Громов слез с БТРа, прошел по Термезскому мосту и сказал, что за его спиной не осталось ни одного советского солдата? Это было не совсем так. За его спиной еще оставались люди. Как минимум один потерянный взвод.

Из Афгана они выбирались два месяца, сами, как могли. Спасибо взводному — вывел. Довел до самой переправы, до Пянджа. И там же, на берегу, застрелился. Еще на той стороне — в Афгане. В Союз так и не вышел.

К тому моменту, когда мы с Пашей познакомились, я уже лет пять как дембельнулся. Мне казалось, что моя война осталась в прошлом. Я вроде сумел вернуться, сумел встроиться в это общество. Не забыл её, но начал переставать чувствовать в себе. Но когда Паша рассказывал свою историю… Если бы кто-то зашел тогда на эту лестницу Операторского подъезда в Останкино, где мы решили выпить по пивку, он был бы в шоке. Два хорошо одетых человека, корреспондент и режиссер телевидения, в два часа ночи орали друг на друга с перекошенными лицами, рассказывая о своей войне. Маски, которые мы носили, слетели, и мы стали тем, кем были на самом деле.

С Пашей мы проработали вместе примерно полгода. Виделись каждый день по десять часов. Но разговаривали мало. В основном по работе: «Надо вот смонтировать… Надо съездить доснять». Не могу сказать, что мы избегали друг друга, просто все, что нас объединяло — была только война, а разговаривать о ней каждый день мы не могли. Разговоры же по работе занимают не так много времени, как может показаться.

Другие темы нас мало интересовали, во всяком случае, мы находили мало общих.

В общем, мы были просто хорошими коллегами. И, глядя на нас со стороны, никто бы не догадался, что у нас есть эта лестница, куда мы уходили несколько раз в месяц и где переставали быть людьми.

Никто не догадался бы, что вся наша жизнь — лишь маска, настоящими мы становимся только на нашей лестнице.

Я благодарен Паше за эти разговоры. Он появился в моей жизни в нужное время, и не дал мне забыть, кто я есть. Не дал мне стать тем, кого я ненавижу. Хотя вряд ли сам подозревает об этом.

Мы периодически встречаемся и теперь. Но между встречами по-прежнему даже не созваниваемся.

С тех пор, каждый раз когда я оказываюсь в скоплении людей, меня охватывает странное ощущение. До того момента все ветераны, которых я встречал в жизни, а встречал я очень многих, не были благоустроены. Паша открыл мне еще один аспект — ветерана успешного. Это поразило меня больше всего. Настолько было несочетаемо.

Люди, которые окружают нас — люди ли они на самом деле? Или все это только надевшие человеческую оболочку тени, живущие, как и мы, только от лестницы до лестницы? Смотришь на толпу, и то там, то здесь в человеческой реке проступает вакуум.

Иногда он узнает тебя и смотрит прямо в глаза.

В сущности, мы — это только наше прошлое.

Социальная диффузия, смешение слоев общества — один из основных факторов, необходимых для осознания народом себя как единого целого.

Сегодня единой России как единой страны, на мой взгляд, не существует. Общество катастрофически расслоено. Есть десятки разных Россий — крестьянская, пенсионерская, учительская, беспризорная, сидевшая, бедная, обеспеченная, менеджерская, топ-менеджерская, олигархическая… Власть.

Все они не пересекаются. Каждая живет своей жизнью. Я еще не слышал, чтобы сын крестьянина стал менеджером в Газпроме. Я еще не слышал, чтобы сын топ-менеджера Газпрома прошел через Чечню.

Только очень небольшая часть «никех» поимела возможность стать «всем», тут же закрыв за собой ворота. Мы уверенно входим в эру кастовости, с её браминами и сапожниками.

Это большая проблема для страны. Хотя государству таким народонаселением проще управлять.

Однако и для государства это проблема, как бы оно не закрывало на неё глаза. Посылать на войну бедных, чтобы они воевали за разборки богатых, опасно. «Рыба тактически выигрывает, ощущая вкус червяка, но стратегически проигрывает, оказавшись на крючке».

Ветераны, пожалуй, один из самых обособленных народов этих разрозненных Россий, объединенный не столько по социальному признаку, сколько по общему прошлому.

За десять лет Афган прошло 620 тысяч человек. Из них погибло 15 400, ранено тридцать девять тысяч. Около двухсот семидесяти пропали без вести. Эти цифры точные, за исключением статистики потерь. Но не потому, что она замалчивалась — к числу погибших на территории ДРА не относили тех, кто умер от ранений в госпиталях на территории СССР. Они проходили по другой статье, но все равно учитывались.