Олег Попцов - Аншлаг в Кремле. Свободных президентских мест нет

Надо признать, что система подготовки кадров, чем славилась управленческая концепция КПСС, демонтирована целиком и полностью. Можно критиковать и надо критиковать ту систему, но она была многоуровневая, с колоссальным страхующим запасом и по линии общего образования, когда крупнейшие заводы и ведомства были сориентированы на профильные вузы, откуда и черпали резерв. Система партийного обучения с перспективой роста. Комсомол, профсоюзы — все это были составляющие гигантской машины управления страной.

И все это разом рухнуло. Как могла такая партийно-советская система рухнуть сразу, «одномоментно», если была высокоэффективной, продуктивной? Кадровую политику заменила система интриг. С этого начинается и этим заканчивается вырождение управленческой элиты. Ну, а что случилось потом — мы знаем. Ненавистничество по отношению к прошлому и помешательство на менеджерах, что подчеркивает эпигонствующую суть России. Это у нас в крови. Непременно, чтобы как «у них». Чтобы выстроить систему подготовки профессионального ресурса, надо ответить на вопрос: какую страну мы строим? Мне кажется, что до сих пор ясного понимания у нас нет. Мы продолжаем заниматься реформами. К примеру, реформой суда. Чего мы хотим достичь? И правильно ли, что весь масштаб в разрешении конфликтов спорящих субъектов, сваливать на суд? Мы говорим — правильно. Почему? Да потому, что милиция, прокуратура уже утратили свою девственную независимость. И, если она вмешивается в тот или иной конфликт, сразу же возникает вопрос: какой из спорящих сторон этот конфликт «проплачен»?

Мы говорим о реформе всей правоохранительной системы. Вопрос — зачем? Например, чтобы раз и навсегда разделить функции. Следственная система должна быть независима от… Мы не говорим, но подразумеваем — от коррумпированной милиции и коррумпированной прокуратуры. Отделяем, что дальше? Где гарантия, что спустя полгода, вирус коррупции не перекинется на следственную систему? Казалось бы, суд своим «правоположением» предполагает полную независимость от любого посягательства политической власти, крупного бизнеса, криминала. Нет. Сегодняшний российский суд продажен — раз. Зависит от исполнительной власти — два. Непрофессионален — три.

Сегодняшняя милиция продажна — раз. Уступает давлению исполнительной власти — два. Непрофессиональна — три. Криминализирована сама по себе вдоль и поперек — четыре. Является составной частью криминала — пять.

Сегодняшняя прокуратура, таможня, налоговая инспекция, все ведомства, призванные обеспечивать государственную власть. Все — в тех же «ракурсах». Так вот, пока реформы, которые проводились, либо «полупроводились», в этих системах так и не исключили ни одного из пороков. А я очень хочу, чтобы у нас в России милиция пользовалась таким же авторитетом, как полиция в Англии, США, Франции, Германии.

Я часто задаю себе вопрос: что докладывают президенту по поводу реформ в той или иной сфере? Как аттестуют результат? Как, например, должен выглядеть результат административной реформы, либо реформы правоохранительных органов? Общество должно знать систему отсчета: стало лучше или хуже? Вот почему общество не покидает ощущение, что президент и его исполнительная власть читают одну и ту же книгу по-разному: президент слева направо, а правительство, губернаторы и «Единая Россия» — справа налево.

Кто и когда скажет стране, что было задумано, и что получилось?

В свое время меня потрясла сдержанность запроса к жизни людей, переживших Великую Отечественную войну. На вопрос: «Ну, как вы живете?» — я получал очень похожие ответы.

— Как живем? Нормально живем.

— Чего бы хотелось в будущем?

— Эх, милый человек — будущее оно далеко. До него еще дожить надо. Я тебе скажу так: умей радоваться тому, что имеешь. А главное, чтоб войны не было. А в остальном — все нормально. Живем, не голодаем.

Главное, чтоб войны не было. По сравнению с ней даже несытая жизнь — счастье!

Мы изменились. Мы очень изменились. Хорошо это или плохо — наша сверхтерпимость? Главное, чтоб войны не было!!!

А нетерпимость — она есть благо или порок? Неудовлетворенность достигнутыми результатами, конечно же, благо. Почему? Потому что неудовлетворенность достигнутым прямо пропорциональна вашему движению вперед. И реформы своими максимальными амбициями и претензиями, которые, в конечном счете, обернулись провалом, сделали нас нетерпимыми. И это состояние неудовлетворенности есть, как ни покажется странным, главное обретение времени и реформаторов: мы начали понимать цену ошибок. Именно в этом месте подстерегала ловушка. Мы не заметили этого стыка: сверхтерпения народа и его неудовлетворенности. Это первым почувствовал Михаил Горбачев. Сначала он «разговорил» страну. Он дал ей перестройку — свободу, переориентацию сознания. А затем пал жертвой этого права: говорить. Только ленивый не ругал Горбачева. И, разумеется, было за что. И никто в этот момент не остерег себя, не вспомнил, что он, поруганный Горбачев, дал им это право говорить свободно.

Так в чем же была ловушка? Страна стерпела шоковую терапию, обесцененные вклады, страна стерпела остановившиеся предприятия, страна ждала обещанных результатов реформ. И вот когда этого не случилось, сверхтерпимость превратилась в нетерпимость, и, как посчитали реформаторы, в неблагодарность.

— Мы пришли — были пустые полки магазинов, — говорили младореформаторы с терпкой обидой в голосе. — Вы забыли продуктовые заказы, очереди, талоны на ширпотреб? Мы завалили полки магазинов товарами. Покупайте все, что хотите, и сколько хотите. Обилие товаров, которое появилось, было неопровержимым доводом демократов. Мы дали вам свободу передвижения, поезжайте куда хотите и когда хотите. Мы дали вам свободу слова: пишите что хотите и о ком хотите, никакой цензуры. Мы дали вам свободные выборы и многопартийность. Мы узаконили частную собственность. Вместо разговоров о величии, «державности», этих совковых пережитков, мы дали вам свободу во всем: в экономике, культуре, в быту, образовании. Мы сделали жизнь другой. Кто это будет отрицать?

И ведь сказанное — не вымысел. Все вышеперечисленное — завоевание последних пятнадцати лет. Они есть. Так в чем же дело? Почему слово «демократия», следуя народной терминологии, превратили в ругательство? Почему страна, получившая все это, отказала в доверии тем, кто выстраивал реформы по Гайдару и Чубайсу? Почему они не пропустили их в парламент? Почему на исходе своего президентства первый президент-демократ имел ничтожный рейтинг, и страна ждала его ухода? Надоел?! Возможно и так. Но главная причина: реформаторы не хотели говорить о потерях и совершенных ошибках. А в зоне потерь оказалось подавляющее большинство народа.