Александр Архангельский - У парадного подъезда

Рискну предположить, что в этом смысле начальный год перестройки ничего в судьбе «НС» не изменил; вспомните 1985-й: все рвали друг у друга из рук номер с распутинским «Пожаром», реже — но интересовались «аграрной» публицистикой Ивана Васильева, по тем временам смелой и глубокой и (по любым временам) честной, — но что-то не слышал я, чтобы за пределами окололитературного круга деятельность «НС» обсуждали именно как деятельность «идеологическую».

1986-й стал «годом великого перелома».

Лед тронулся, и вопрос был лишь в том, кому общество доверит командовать парадом. Напомню: в 1986-м «НС» — среди прочего — опубликовал роман молодого вологодского прозаика Сергея Алексеева «Рой» (№№ 9—11), публицистические статьи Мих. Антонова «Гармония прогресса» (№ 1) и «Ускорение: возможности и преграды» (№ 7); критические — «Чувство Родины» (№ 9) Сергея Журавлева и «Простые истины» (№ 10) Александра Казинцева — тогда почти рядового сотрудника «НС», а в скором будущем заместителя его главного редактора; миниатюры В. Пикуля «Кровь, слезы и лавры» (№ 9). Эти публикации не просто перекликались между собою; они сплетались в единый узор; они звучали в унисон — и своей единой тональностью как бы задавали «гамму», которую журналу предстояло разучивать по крайней мере еще три года.

— Об «эстрадной», «авангардистской», «массовой» литературе в «НС» неприязненно писали и др Казинцева, но никогда схема противоборства не прорисовывалась так четко; никогда под эстетический спор не подводились столь политизированные основания: по одну сторону те, кто радеет об Отечестве, по другую те, кто разрушает его.

— О том же противоборстве как о явлении архетипическом, уходящем корнями в глубины истории, в принципе говорили здесь и раньше; но вряд ли эта историософия, основанная на последовательном разграничении своего / чужого, своеродного / инородного достигала той сияющей однозначности, какой достигла она в статье С. Журавлева о Пикуле; да и сам автор исторических миниатюр, и ранее склонный к мифологическим структурам, не соблюдал в своих произведениях законы построения мифа с той строгостью, на какую решился в «Крови, слезах и лаврах».)

Далее: — публицистика «НС» всегда готова была воспевать идеал социальной справедливости, возводимый ею к идеалу общины, крестьянской вселенной; но в статьях М. Антонова осуждение социального прогресса исключительно как идеи не-справедливой, несоциалистической, а потому внеположной нравственному закону, достигло предельной резкости.

Наконец, — тоска по утраченному родству с «Матёрой», прощальная интонация, согревавшая своей горечью лучшие книги «деревенщиков», не преобразовывалась в столь жесткую и холодно-рационалистическую концепцию «роения» в границах рода как панацеи от внеродовой, «космополитической» интеллигентской жизни, как преобразовалась она в романе молодого эпигона «деревенской прозы» Сергея Алексеева [23] О сюжетных блоках, прямо перенесенных в «Рой» из ранней прозы В. Белова, В. Астафьева, я имел случай сказать в не слишком удачной статье «Печально я гляжу на наше поколенье…» («Взгляд». М., 1989). Кстати, принцип сюжетного варьирования структурно значимых публикаций в «НС» практикуется широко: в 1986-м была напечатана вариация И. Евсеенко на тему «Прощания с Матёрой»; тогда же повесть А. Астраханцева, вышитая по канве «Всё впереди». .

Но это была «присказка», «сказка» же была — вся впереди. Собственно, аналоги статьям Казинцева, Антонова, Журавлева, прозе Пикуля и Алексеева в 1986-м можно было найти в журнальных книжках других, «сопредельных» «НС» изданий: «Москвы», «Молодой гвардии». Но журналом в терминологически точном смысле слова стал тогда только «НС». Ибо в нем перечисленные публикации стали контрастным фоном для одного, стержневого, вызывающего огонь на себя произведения, — понятно, что речь о романе Василия Белова «Всё впереди» (№№ 7–8). Они потому лишь были прочитаны и восприняты более-менее широким читателем, что был прочитан и воспринят — Белов; их несомасштабность ему — очевидна.

Говорить сейчас о романе трудно. Слишком много о нем было написано.

Критики разных направлений, оправившись от Некоторого шока, принялись возмущаться (восхищаться) реакционностью (смелостью) писателя, посмевшего (решившегося) открыто заявить о неприязни ко всему и всем, что и кто открывает себя западному влиянию, — от женщин, увлекающихся эмансипацией и сексологией, а потому изменяющих мужьям, до молодежи, поглощенной роком, и мужчин, пьющих «Белую лошадь» и сочувствующих идее частной собственности; «царством зла» предстала в романе Москва, носительницей духовно-болезнетворного вируса (о СПИДе тогда не знали) — городская интеллигенция, олицетворением ее — безродный, Бриш, жертвами — слабые русские мужчины, сообщницами — сильные русские женщины… На Бриша все обратили внимание; что впереди ничего хорошего нас не ждет, тоже было понятно; ироничные оппоненты Белова называли свои статьи «Всё позади?»… Но что же позади? что мы утратим, если поддадимся западному соблазну? — эти вопросы, кажется, не были заданы. Вопросы — ключевые как для понимания «антинигилистического» романа Белова, так и для интерпретации «охранительной» программы «НС»: нельзя же охранять пустоту.

И тут «оркеструющие» роман и названные выше публикации могли бы сыграть неоценимую роль. Именно в силу своей прямолинейности, однозначности. Что у Белова было «на уме», но художественно опосредовалось (хотя «Всё впереди», по чисто эстетический критериям, трудно отнести к вершинам беловского творчества), то у них было «на языке», спрямлялось, огрублялось, а значит, и прояснялось.

Так вот, по ним видно, что «националистическое», «великодержавное» зерно «современниковской» философии, то лыко, что журналу постоянно ставят в строку, отнюдь не составляло ее смыслового центра. «Позади» был целостный жизнеуклад, в котором национальное выступало смыслом и оправданием социального. Авторы и редакторы тогдашнего «НС» вряд ли отдавали себе в том отчет, но объективно — восстановлению исконно русских традиций, возвращению к трудовой этике и коллективному идеалу общины, отвержению всего инородного (социально, национально и духовно), поддержанию трезвости и сохранению крепкой семьи отводилась служебная роль. Все это представало совокупным условием возвращения к основам социалистического мироустройства в исконно русском его варианте. При этом «русский» было всего Лишь прилагательным, а существительным был — «социализм».

Примеры можно было бы приводить и в хронологическом порядке, «поступательно»; но лучше действовать наступательно, сразу назвав две ключевые публикации, а затем поставив их в общий контекст. Первая — статья Михаила Антонова «Несуществующие люди» (1989, № 2) — хороша тем, что до конца проговаривает то, что неосознанно направляло «идеологические» поиски автора «Всё впереди», на что намекал в своей «антифермерской» публицистике Аркадий Салуцкий, что имел в виду в своих многословных апологиях «Народности» и «Партийности» в литературе Доктор Филологических Наук Николай Федь. Вторая — «Четыре процента и наш народ» Александра Казинцева (1989, № 10) — тем, что популяризует, доводит до состояния трюизма тезисы экономистов «современниковского» круга и проецирует их из экономики в культуру, политику, философию, сферу национальных отношений: