Александр Архангельский - У парадного подъезда

Слагаемые можно поменять местами; сумма от того, увы, не изменится. И потому в принципе я готов представить «НС» викуловского образца отрекшимся от гипертрофированного национального чувства и притом сохранившим узнаваемые черты; представить же его отказавшимся от философии социального равноправия, основанной на чисто арифметическом подходе, от этики «черного передела» и оставшимся самим собой — не могу.

Но постоянная мысль о справедливости провоцирует — не может не провоцировать! — нарастающее ощущение НЕсправедливости, царящей в мире. А у НЕсправедливости должен быть источник и должны быть силы, тайно им управляющие. Так — а не иначе! — формируется теория заговора против России — масонского ли, сионистского ли, неважно; так начинается поиск врага, крепнет убеждение, что неспроста «сплошь и рядом получается (…) что вины много, а виноватых нет» (выделено В. Пикулем и С. Журавлевым); всюду — вплоть до театральных декораций — мерещатся скрытые, зашифрованные знаки угрозы; пафосом «Несвоевременных мыслей» Горького объявляется «вовсе не «национальная самокритика», (…) а трагический и неумолимый иск человека, всю жизнь боровшегося за идеалы социализма, к тем, кто вольно или невольно компрометировал эти идеалы в глазах русского человека и всего человечества» (О. Александрович)… Сочувствовать всему этому невозможно; но важно разобраться в том, почему в разыгрываемом «НС» детективном спектакле роль заговорщика отвели именно «безродному космополитизму» (а не родовитому дворянству, например) и почему принципиально смешали стили и жанры, от раёшника до философской драмы, от балагана до мистерии. [29] Самое смешное, что я даже не утрирую.

На первый вопрос ответить проще, чем на второй, — достаточно процитировать классическую статью польского социолога и философа Лешека Колановского «Антисемиты» (1956): «Борьба против евреев редко является целью как таковой. (…) Социально важнейшая миссия антисемитизма состоит в том, чтобы создать универсальный символ зла и соединить в сознании людей с теми явлениями в политике, культуре и науке, над которыми хотят одержать победу. (…) Нет лучшего объекта на роль такого символа, чем евреи. Рассеянные по всему свету, они проще простого обретают характер универсальной и международной «силы зла» (…)» («Новое время», 1990, № 45). Что же до смешения жанров, то на низовом уровне самым характерным в этом отношении произведением оказался роман Виктора Иванова «Судный день» (1988, №№ 4–6); на уровне элитарном — труд Игоря Шафаревича «Русофобия» (1989, № 6 и 11). Ни веселиться по поводу первого, ни анализировать второй я не буду; «Судный день» с его шпионскими страстями, отечестволюбивыми разведчиками и русофобами-резидентами, разрушающими социализм с помощью порнографии; честными советскими еврейками, бросающими вызов мировому сионизму, и самодовольно-безродной интеллигенцией — просто не подлежит обсуждению; а теоретическое сочинение И. Шафаревича было подвергнуто детальному рассмотрению в делом ряде антикритик; к одной из них — статье А. Шмелева в «Знамени» (1990, № 6) — мне просто нечего добавить. Отмечу лишь два существенных обстоятельства.

Во-первых, русофобия столь же реальна, сколь и антисемитизм. И проблема «малого народа» — если не сводить ее к еврейской теме — не надуманна; фактически ей — без употребления термина — посвящены затеянные М. О, Гершензоном «Вехи», а через десятилетия она была подхвачена авторами составленного Солженицыным сборника «Из-под глыб». И вина интеллигенции (своеродной ли, инородной ли) перед Россией, перед русским народом непомерна; как непомерен и свершенный ею в годы советской власти покаянный подвиг страдания. Но, будучи сомкнутой с теорией «заговора», теория «малого народа» заряжается отрицательным импульсом и, описав круг, сокрушающим ударом обрушивается на запустившего ее в свет. Провоцируя ежеминутную тревогу ожидания незримого нападения, смещая «доминанту» национальной психики со спокойного созерцания своего на возбужденное лицезрение чужого, она — вопреки всем «интернационалистским» оппонентам «НС» — не вырабатывает комплекс «великодержавного» высокомерия, а, наоборот, разрушает в великом народе великодержавный иммунитет и прививает ему психологию народа малого. Народа, который не свысока смотрит на пытающегося повредить ему и не понимающего, что колоссу повредить невозможно, а вздрагивает при каждом стуке. Народа, который действительно может исчезнуть, раствориться в истории без следа и, как всякий бедняк, готов убить за украденный колосок… Колоссу колоска не жалко; разорение ему не грозит; всем ворам мира не растащить его несметное богатство; а Великороссия была не только богатой и сильной; она была страной — Боголюбивой. И, значит, поддерживала свое царственное спокойствие еще и мыслью о том, что все в руках Божиих: «Бог дал, Бог взял, благословенно Имя Господне!»; без воли Божией ни один волосок не падет с головы, тем более не исчезнет ни один народ. Вот что такое была русская великодержавность; и, в принципе, путь национального спасения всех народов земли, независимо от их численного состава, лежит через обретение ими великодержавного иммунитета. Увы, идеология «малонародия» ныне побеждает повсеместно. До добра это никого не доведет, но вольному воля. Однако попытка занести этот вирус к нам, когда национальный организм действительно ослаблен после перенесенного семидесятилетнего заболевания, — попросту преступна. Есть в ней что-то непоправимо масонское.

Во-вторых, еще раз обратим внимание на последовательное смешение «французского с нижегородским» в современниковской отповеди русофобии, масонам и «малому народу». На странное, никакими логическими доводами не объяснимое единство «высоколобой» публицистики Шафаревича, суховато-ученой, стилизованной под академизм критики Вадима Кожинова и — буйно-восторженных фантазий В. Иванова и В. Пикуля. Многословной, трудноуловимой эссеистики Татьяны Глушковой — и почти «крокодильских» фельетонов В. Бушина, вроде этого — «Как Аркадий Михайлович уж больно шибко Григория Яковлевича настращал, а тот его за это на полтора года упек» (1989, № 1)… Что выступает здесь равнодействующей и кто способен стать идеальным адресатом современниковской «жизнефилософии»? Начнем с поисков ответа на второй вопрос; постепенно обретем ответ и на первый.

Итак, кто же он, этот «поэта неведомый друг», кому «на земле… любезно бытие» «Нашего современника», какой социальной группе созвучно его мироощущение? Еще раз: сердцевина его не в «национализме», а в идее справедливости, лишенной религиозной подоплеки, сведенной к «распределительной» функции. Носитель православной культуры отвергнет эту идею с порога, — по причинам, указанным выше. Носитель мирской «интеллигентской» традиции слишком хорошо знает, чем кончались на Руси (и не только на Руси) призывы к Свободе в Равенстве; этим его не купишь. Высококвалифицированный рабочий и крепкий умом крестьянин, потенциальный купец и талантливый арендатор тоже не годятся: их трудовая этика не терпит уравниловки, «все поделить» по справедливости — не их лозунг; тоскливым зрелищем наших с Александром Казинцевым тощих кошельков их не разжалобишь [30] Много ли подписчиков «НС» среди донецких шахтеров?.. . Точно так же перечисленные «группы» не нуждаются в равномерном национальном представительстве. Одни — потому, что для них ни эллина нет, ни иудея, другие потому, что сами крепко стоят на ногах и не страшатся чужеродного вытеснения. И никто из них не испытывает страха перед нашествием иноплеменных: незыблемы их корни, не ущемлено чувство национального и религиозного достоинства; что им сионизм, масоны, русофобы? Их статус в мире — «сам большой».