Виктор Салошенко - Первые. Наброски к портретам (о первых секретарях Краснодарского крайкома ВКП(б), КПСС на Кубани)

Медунов с ходу включился в разговор, проявляя завидную осведомленность, еще бы, — рядом с Брежневым находились непростые для первого секретаря крайкома партии фигуры: В. А.Голиков, начальник пароходства О. А. Сычеников и генеральный директор комбината «Новоросцемент» В. М.Доценко. Все они, водимые старой дружбой, не раз покушались на его, Медунова власть, пытаясь влиять не только на расстановку кадров, а порой и на решение стратегических вопросов развития края.

Про себя он вспомнил, как эта «троица» заставила‑таки его пойти против своей воли и освободить с поста первого секретаря Новороссийского горкома партии толкового и дальновидного, но чем‑то неугодного главному «моряку» и главному «цементнику» города Якова Григорьевича Швыдкова.

Вначале он сопротивлялся, а затем под дружным натиском «троицы», поняв всю бесперспективность возни, начал «обставлять» освобождение Швыдкова так, как он это умел делать: жёстко и хладнокровно.

На городском стадионе, где собрались тысячи новороссийцев, после длительной и яркой речи Брежнева, произошел случай, который немного развеселил Медунова.

Легендарная и всеми любимая певица Клавдия Ивановна Шульженко, неподражаемо спев «Синий платочек», сделала глубокий поклон, что было необычно для её почтенного возраста. Однако поклон затягивался, и ревевший от восторга стадион настороженно затих.

— Неужели Клаву кондрашка хватила? — характерным голосом, весело сказал Брежнев. — Не похоже что‑то…

И когда Шульженко благополучно вышла из «пике», стадион взорвался бурными аплодисментами.

На банкете, поднимая очередной тост, Брежнев съязвил, чувствуя расположение зала:

— Клавдия! Я за тебя сегодня во время концерта испугался… Думал, что не разогнешься!

— Леонид Ильич! — отпарировала Шульженко. — Это я специально сделала такой затяжной поклон, чтобы мужчины хорошо рассмотрели меня со спины и не думали, что Шульженко стара!

Медунов вместе с залом долго хохотали над остроумным ответом любимой певицы.

Между тем, Медунов не терял над собой контроля, хорошо понимая, что подобные приезды высшего партийного босса — это не только оценка, прежде всего его работы, но и очевидные «смотрины». Он точно знал, как говорится, из информированных цековских источников, что Брежнев не раз поднимал вопрос на Политбюро о переводе лидера коммунистов Кубани в Москву. Вначале разговор шел о работе в качестве секретаря ЦК КПСС по сельскому хозяйству, вместо неожиданно и при загадочных обстоятельствах ушедшего из жизни Кулакова, затем якобы в лице Медунова Брежнев увидел замену Подгорному, тогда Председателю Президиума Верховного Совета СССР. Упоминали и крайний, но также устраивающий Медунова, вариант — должность председателя ВЦСПС и члена Политбюро ЦК КПСС.

Что поделаешь! Медунов отчетливо помнил из истории, что еще Платон как‑то с нарочитой алогичностью заметил: «Во всяком обществе большая часть превосходит лучшую». А в нашем веке еще категоричнее высказался Пуанкаре: «Большинство всегда не право». Суть этого парадоксального и, казалось бы, антидемократического утверждения состоит в том, как понимал Медунов, что передовые идеи возникают вначале в узком кругу (иногда у одного человека) и только впоследствии, как говорили большевики, «овладевают массами».

Однако идее Брежнева суждено пока было оставаться лишь идеей, «овладеть массами», то есть заручиться поддержкой большей части Политбюро, активно мешали Андропов и старый, но имеющий большое влияние на Брежнева, Пельше. Они имели особые и идущие вразрез с мнением генсека доводы. Часть из них — компрометирующие Медунова письма с Кубани, как они настойчиво подсказывали, от «рядовых коммунистов».

Медунов превосходно знал не только «кухню» партийной аппаратной работы, но и подноготную жизни и деятельности многих, если не всех, крупных и ответственных членов ЦК.

— Взять, например, судьбу Фёдора Давыдовича Кулакова, — размышлял Медунов, — не упуская из виду высказываний Брежнева.

Ему почему‑то симпатичен был этот человек, и многое вспомнилось вблизи находящегося рядом (даже дыхание было слышно), внешне веселого, но как всегда, казалось Медунову, крайне наблюдательного Леонида Ильича Брежнева.

…Кулаков — лицо историческое, независимое, с собственными идеями преобразования России. Он оказался в Ставро поле по капризу Хрущева, который использовал здешние места в качестве «Сибири» для опальной кремлевской элиты. До Кулакова, например, сюда был сослан маршал Булганин, член Политбюро, премьер и еще совсем недавно постоянный спутник Хрущева в его поездках за границу. Последний факт даже послужил поводом для анекдота, что иностранные лидеры ездят в другие страны с женами, а Хрущев с Булганиным. Какова бы ни была причина высылки Кулакова из Москвы в Ставрополь, она явно не носила характера идейных разногласий с Хрущевым, скорее они были личного свойства. Ведь Кулаков сам был человеком хрущевского склада: не бюрократ, а работник, чувствующий личную ответственность за бедственное положение экономики страны и, как Хрущев, осознающий острую необходимость радикальных перемен. Стиль кулаковского правления, волевой, реформаторский, с большой долей импровизации, оказал заметное воздействие на развитие Ставрополя.

Медунов припомнил, как осенью 1964 года Кулаков принимал кремлевских заговорщиков «у себя» на юге, в Тебердинском заповеднике. Во время прогулок и за вечерним столом план переворота был выверен до последних деталей и готов к исполнению. Кремлевские гости полностью доверяли Кулакову, поскольку он числился среди жертв хрущевского самодурства и его поддержка заговора считалась сама собой разумеющейся.

И в самом деле, поддерживая практические реформы Хрущева и его примитивный, грубый демократизм, Кулаков все более приходил в отчаяние от непоследовательности и необузданной импульсивности Хрущева. К тому же, загнав Кулакова в ставропольскую глушь, тот лишил этого масштабно мыслящего человека какой‑либо политической перспективы. В случае снятия Хрущева для Кулакова появлялась надежда оказаться в Москве, в центре власти, к которой он тайно стремился.

Уже через два месяца после падения Хрущева Фёдор Давыдович Кулаков, участвовавший в заговоре явно на вторых ролях, был тем не менее вызван из своей ставропольской вотчины в столицу, в Центральный Комитет на роль «главного агронома» всей страны. Так Кулакову удалось выправить тяжелый вывих, причиненный его государственной карьере четырьмя годами ставропольской «ссылки», и возобновить свою реформаторскую деятельность, где его ждали крупные удачи, неуклонное приближение к власти и, чего еще в тот момент не мог знать Медунов, трагическая смерть…