Елена Коровина - Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир

«Как можно? — Нетерпеливая государыня умерила пыл. — Еще подумает, что мы тут, в России, в искусствах вообще не разбираемся. Но отчего Петр стоит как истукан? Он же был весьма деятелен, азартен, авантюрную жилу во всем имел. Реформатор, полководец, любимец Фортуны. Он должен быть на коне, как римский император!» — «Вот видите, матушка, сколь вы мудры — указания для скульптора готовы!» — проскрипел Бецкой. Государыня вскинула очи: «Тогда ты, Иван Иванович, ему и объясни! Все ж он европейская знаменитость. А нашего простого желания не разумеет. Это ж толковать надо. А у меня и другие дела есть!» И Екатерина быстрой походкой вышла из залы.

Бецкой повернулся к скульптору.

«Отчего вы приехали в Россию не один?» — неожиданно спросил он, переходя на французский. «Я взял помощника», — смущенно проговорил Фальконе. «Помощницу! — сощурился Бецкой. — Скульпторшу-даму — у нас в Петербурге о таком впервые слышат. Конечно, дамы балуются акварелью, но рубить мрамор?! Это как-то не по-дамски!»

Фальконе поморщился. Далась всем его помощница! Еще когда Мари-Анн Колло работала с ним в Париже, ползли разные гадкие слухи. И ведь ни на чем не основанные! У Фальконе жена, дети, и уж на Мари он никогда не смотрел с вожделением. Да там и смотреть-то не на что — темное глухое платье, волосы зачесаны смиренно-гладко, да и те спрятаны под скромным чепцом невинности. Три года назад, в 1763 году, Мари явилась в его парижскую мастерскую безо всяких рекомендаций, заявив, что готова работать без жалованья, за один прокорм, если только маэстро возьмется ее учить. И такая мольба стояла в ее девичьих глазах, такой порыв выучиться ваянию, что Фальконе не смог удержаться — взял в ученицы. И ни минуты потом не пожалел. У 15-летней девушки оказались работящие и сильные руки, а это главное в скульптурном деле. Фальконе отлично это знал — сам происходил из семьи работяг-столяров. Уже через год девушка отлично лепила, потом обучилась работе с мрамором. Из-под ее ловких рук стали выходить превосходные портреты. Ну а когда Фальконе отправился в далекую Россию и жена не решилась последовать за ним, Мари вызвалась сопровождать учителя. Выяснилось, что она может отлично вести хозяйство. Устроиться на перегонах в ужасных гостиницах, закупить провизию и дрова, договориться с прислугой и лавочниками — Мари умела всё. Фальконе едва освоил десяток русских слов, а она уже вполне сносно изъяснялась с окружающими.

Одно плохо: и раньше девушка смотрела на учителя как на икону, но теперь Фальконе ловил хоть и робкие, но совершенно очевидные взгляды. Ну как тут быть? Напомнить, что она на 32 года моложе и между ними ничего быть не может? Объяснить, что в чужой и суровой стране, где все так холодно и непонятно, нужно думать только о грандиозной работе, а не о чувствах? Конечно, стоило бы поговорить, но Фальконе так не любил выяснять отношения!..

«Ее величество еще поутру изволили поинтересоваться работами вашей питомицы. — Глухой голос Бецкого оборвал думы Фальконе. — Мадемуазель Колло может хоть что-то показать?»

Фальконе обрадованно закивал: слава богу, он забрал из парижской мастерской несколько небольших скульптур и барельефов Мари.

«Императрица получила письмо от месье Дидро, — продолжал Бецкой. — Философ хвалит мадемуазель Колло. Рассказывает, что в прошлом году она сделала его портрет. И сходство было столь велико, что якобы вы от досады разбили бюст собственной работы. Еще и зарок дали — никогда больше к портретам не обращаться».

«Я просто был удивлен», — попытался оправдаться Фальконе. Он не любил вспоминать сей эпизод. И к чему Дидро потребовалось писать об этом?! Вот сейчас Бецкой саркастически улыбнется и спросит: «Ежели вы не собираетесь обращаться к портретам, как же сделаете памятник Петру?»

Но старик сказал совсем иное: «Памятник Петру Великому не должен быть портретом — он должен стать символом. Я объясню, как мыслит его государыня…»

Когда скульптор наконец выбрался из лабиринтов Зимнего дворца, в голове у него шумело. Какой же он был дурак, когда замыслил изобразить почтенного правителя, перед которым снимают шляпы подданные! Может, в каком-нибудь немецком городе бюргеры и пришли бы в восторг от такой идеи, но не в бурной, динамичной, непредсказуемой России. Здесь все — шумное, огромное, взвихренное, как метель, и непонятно грандиозное, как стихии природы. Конечно, Екатерина права: Петр был неукротимым и дерзким реформатором. Обладал железной волей. Выстроил заново не только этот город, но и всю свою страну. Но как изобразить такого?..

Фальконе удивленно оглянулся: куда же он вышел? В тусклом свете подъездного фонаря блестит мокрый гранит Дворцовой набережной. Где-то впереди глухо ревет и пугающе пенится вздымающаяся Нева. Говорят, что в бурную полночь свирепый ветер гонит волны залива обратно и река течет вспять. Мистика какая-то! Сноп холодных брызг окатил мастера. Порыв ветра чуть не снес шляпу. В круге прорвавшейся сквозь туман луны Фальконе вдруг увидел громадного темного всадника, осадившего огромного коня прямо перед гранитным парапетом. Миг — и призрачный незнакомец прыгнул на другой берег реки. Фальконе ахнул: Нева — не крохотная речушка, ее нельзя перепрыгнуть даже на самой громадной лошади!.. Неужели он увидел одно из тех легендарных привидений, о которых, крестясь, шепчутся петербуржцы?..

Сердце Фальконе сжалось от леденящего ужаса, и, не разбирая дороги, он кинулся назад ко дворцу. Как добежал, как нашел свою карету, как доехал до дому, и не помнил. Очнулся уже в собственной гостиной, где встревоженная Мари хлопотливо начала отпаивать его чаем. Плеснула в чашку привезенный из Франции драгоценный коньяк, заставила выпить залпом. И только когда огненная жидкость обожгла горло, Фальконе пришел в себя и сбивчиво рассказал о таинственном всаднике.

«А ведь это знаковая встреча! — ахнула Колло. — Вы увидели призрак самого Петра. Да-да! Слуги часто рассказывают, что Петербург — призрачное место. Говорят, что именно на Дворцовой набережной часто появляется императорский призрак. Выезжает на горячем коне и, словно гордясь построенным градом, кричит: „Всё — Божье и мое!“ И перепрыгивает реку. Потом кричит с другого берега: „Всё — Божье и мое!“ И снова возвращается ко дворцу. Говорят, что так бывало и при жизни царя. Но вот однажды, как гласит предание, он возгордился и крикнул, забыв о Боге: „Всё мое!“ И тут же, сорвавшись, упал в реку. Простыл в ледяной воде да и помер». — «Путают слуги что-то. — Фальконе поднялся из-за стола. — Петр действительно умер от простуды, но прыгнул в ледяную воду, спасая своих матросов. Великий и милосердный был царь…»