Алексей Колобродов - Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве

Если Николай Николаевич и здесь оказался провидцем, за послетюремное будущее М. Б. Ходорковского можно не беспокоиться…

Вернемся к загадке социальной пассивности Незнайки и лунных коротышек.

Рискну предложить собственную версию. Писатель Носов в «Незнайке на Луне» стал заложником фабулы, которая не позволяла вставать проклятьем заклейменному миру лунных голодных и рабов до тех пор, как на Луну прилетят устанавливать справедливость коротышки с Земли. (Здесь Носов выступает наследником фантастики Алексея Н. Толстого, чьи герои родом из красной России всюду, куда б ни попадали, хоть на Марс, тут же устанавливают Советскую власть). Поэтому, создавая портрет-памфлет лунного капитала, Носов решал задачу, сходную с той, которая в XX веке стояла перед идеологами и практиками западных демократий, напуганных победой большевизма в одной, отдельно взятой. И решили они ее одинаково — через максимальное расширение возможностей потребления и выпуск пара, социальной агрессии посредством спортивных игр, влиятельных медиа, индустрии развлечений и пр. Правда, капиталистам для этого потребовалось ликвидировать имущественные и социальные полярности, а Носову — придумать удивительно яркую и точную метафору Дурацкого острова.

Общеизвестен афоризм «свобода в обмен на колбасу и Турцию». Сам я как-то родил банальную сентенцию о том, что если бы советская власть дала народу колбасу и позволила бразильские сериалы, то простояла бы еще невесть сколько…

На Дурацком острове мы наблюдаем до боли знакомую картину с колбасой, играми, сериалами-стрелялками:

«К тому времени и все остальные коротышки разделились, если можно так выразиться, по интересам. Помимо шарашников здесь были карусельщики, колесисты, чехардисты, киношники, картежники и козлисты. (…) Считалось, между прочим, что смотрение кинофильмов является более интеллектуальным, то есть более полезным для ума занятием, нежели игра в шарашки или в „козла“. Это, однако, ошибка, так как содержание фильмов было слишком бессмысленным, чтобы давать какую-нибудь пищу для ума».

А если припомнить тропически-фруктовое изобилие на Дурацком острове и скорое превращение тамошних робинзонов-пятниц в баранов, то из определений сегодняшнего российского населения как «овощей» и «быдла» исчезает всякая метафорика.

Необходимо сказать, что и на Земле, в Цветочном городе, большинство коротышек ведут вполне растительное существование и даже имена получают по потребительской склонности, самодовлеющей вредной привычке или преобладающей эмоции: Пончик, Сиропчик, Растеряйка, Торопыжка, Ворчун, Авоська, Небоська… Однако законодатели мод — не этот коротышечный планктон, но — ученый (с возрожденческой широтой интересов) Знайка, технократы Винтик и Шпунтик, астроном Стекляшкин, доктор Пилюлькин. А также коротышки искусства (пусть сугубо реалистического, не приемлющего Незнайкиного трюкачества): музыкант Гусля, художник Тюбик, поэт Цветик. Именно союз физиков и лириков, ученых и артистов, согласно Носову, не позволяет справедливому обществу земных коротышек зарасти потребительским жирком, но двигает его к осуществлению масштабных проектов вроде космической экспансии.

На Луну, кстати, отправляется всё та же сборная технической и художественной интеллигенции. Хотя польза от артистов практически нулевая, может, именно поэтому команда усилена технарями из Солнечного города: барышнями-конструкторами Фуксией и Селёдочкой, инженером Клепкой, профессором Звёздочкиным.

Лунную цивилизацию социальной несправедливости разрушает феномен управляемой невесомости, открытый Знайкой. Здесь снова пришло время вспомнить Василия Аксенова через схожую гравитационную метафору — Остров Крым попадает в зону политического притяжения российского материка и растворяется в нем почти без следа. Причем ни островитяне, ни жители империи на уровне формальной логики до конца не понимают, что происходит. И Носов, и Аксенов расправляются со своими альтернативами схожим способом — цивилизацию уничтожает бог из машины. Правда, крымские жители, по причине демократии, долго и звонко звали этого бога в десантном камуфляже на свою голову (или задницу). У Носова сценарий реалистичней: внутренних ресурсов поменять ситуацию у лунатиков нет (ни в умах, ни в фантазиях), и потому остается уповать на пришельцев.

А если мы убедились в точности многих диагнозов Николая Носова относительно путинской России, отчего бы не отнестись серьезно и к его прогнозу? Допустив, что ко времени экспансии пришельцев им и прибор-то невесомости будет уже без надобности.

Правда, Николай Николаевич, отнимая уверенность, дает надежду. Знайка на Луне направо и налево снабжает тамошних социально близких приборами невесомости. Нетрудно догадаться: если бы у режима было желание защищаться, он бы овладел технологией, как в свое время СССР атомной бомбой, — похитив, купив, разработав самостоятельно. Никто на Луне подобных действий не предпринимает, а значит, самоубийственные тенденции в лунном социуме вызревали давно и прочно, а режим подспудно ненавидел сам себя. Не зря ведь большинство олигархов сделались не жертвами, а просто объектами национализации, безболезненно вернули в общак богатства и вслед за Скуперфильдом устроились на собственные мануфактуры, поменяв тамошние «брионии» на спецовки, находя в новом положении свои преимущества и предаваясь мирным хобби…

У части нашей интеллигенции появился даже символ подобных надежд — придуманный поэтом Дмитрием Быковым поросенок Нах-Нах, в котором проглядывает что-то не только от свинки, но и от коротышки. Эдакий Незнайка и Пончик в одном лице.

Постсоветские идеологи, пустившие в оборот термины вроде «преемник» или «тандем», разбудили зверя в темном лесу аналогий, параллелей, коннотаций. Оказалось, что принцип парности вообще универсален для объяснения многих явлений и событий нашей истории и культуры.

Естественно, ни о чем подобном кремлевские пропагандисты не думали, на авторство национальной матрицы не претендовали, а вот поди ж ты… Как говорит мой добрый старый друг: получилось с испугу.

Эдуард Лимонов, пожалуй, единственный в современной литературной России литератор-преемник. Той самой «великости», символами которой во всем мире считаются Лев Толстой и Федор Достоевский. (В меньшей степени Максим Горький, чью роль сегодня успешно оспаривает у Лимонова его ученик и соратник Захар Прилепин.).

Тут прежде всего объем и качество написанного, международное признание при сложных отношениях с правительством своей страны, общественная активность, толпы последователей-почитателей, авангардизм и консерватизм в одном флаконе. Даже духовный поиск Лимонова (не религиозность!) разворачивается в тех же самых координатах, что анафема Толстому и запутанный роман Достоевского с русским Богом.