Алексей Цветков - Атлантический дневник (сборник)

Возникает вопрос, согласуется ли такой взгляд с фундаментальной целью Витгенштейна, уничтожением метафизики путем разоблачения ее как бессмысленной чепухи?… Я пытался показать, что метод Витгенштейна – это решение лишь на словах, и что он, несмотря на свою кажущуюся радикальность, приводит не к уничтожению… или хотя бы четкому отграничению метафизики, а к ее вторжению в область науки и к тому, что ее путают с наукой.

Витгенштейн к концу жизни стал склоняться к мысли, что философия не вовсе бессмысленна, что за ней сохраняются некие терапевтические функции – она должна служить выводу озадаченных из словесных ловушек. В пору написания «Трактата» он рассуждал о языке как о некоем идеальном орудии самовыражения, но впоследствии осознал, что реальные языки переменчивы и несовершенны. Иными словами, роль, которую Витгенштейн отводил философии, – это разубеждать студентов, желающих ею заниматься.

Когда встал вопрос о публикации книги, Поппер столкнулся с серьезными трудностями, и некоторые осведомленные лица дали ему понять, что трудности связаны именно с атаками на авторитеты, то есть на покойного и живого классиков, Платона и Витгенштейна. Тому, кто хоть немного знаком с личностью и творчеством Карла Поппера, не надо объяснять, что почтение к авторитетам было для него чем-то вроде красной тряпки. Главным предметом философских исследований Поппера была наука, а в науке авторитетов нет – правильная гипотеза, высказанная первокурсником, всегда вернее, чем неправильная, выдвинутая троекратным нобелевским лауреатом. Таким образом, у Карла Поппера была еще одна веская причина атаковать Витгенштейна в кембриджской аудитории.

Кто же победил в этом легендарном споре и в какой мере здесь вообще можно говорить о победителях – таким вопросом задаются в своей книге Эдмондс и Айдиноу. Не подлежит сомнению, что Карл Поппер до конца жизни сохранил уверенность в том, что победа осталась за ним, а Витгенштейн остался при своей кочерге. Нельзя сказать, чтобы его учение о достижении истины в науке осталось неприступной крепостью. Его подвергали атакам многие, начиная с его собственного ученика Имре Лакатоса и включая таких известных американских философов, как Пауль Файерабенд и Томас Кун. Его блистательная критика тоталитаризма с падением тоталитарных империй утратила значительную часть своей привлекательности для читателей, которых трудно соблазнить абстрактными философскими идеями. Тем не менее он остается одной из самых авторитетных фигур в том кругу, чья оценка всегда имела для него главное значение, – в кругу ученых, интересующихся философским обоснованием своего труда. Но он навсегда проиграл Витгенштейну в плане личного обаяния, в ауре легендарности – у него есть множество ценителей, но нет и не было восторженных обожателей.

Что касается самого Витгенштейна, то он, судя по всему, не слишком испугался атаки – в его переписке есть упоминание вскользь о некоем «осле, докторе Поппере», который нес сущую чепуху. Витгенштейну вообще не было свойственно страстно защищать свои идеи – он изрекал их как окончательные истины и больше к ним не возвращался. Здесь, наверное, чувствуется разница в социальном происхождении и жизненном опыте.

Тем не менее трудно не заметить, что принятые им меры по ликвидации философии не возымели особого действия. Философия существует по-прежнему, и лишь часть ее посвящена толкованию гениального наследия. Многие, набив оскомину на скептицизме, вновь обращаются к метафизике, то есть к размышлению о вечном, в неприязни к которой Поппер был с Витгенштейном совершенно заодно. «Логико-философский трактат» сегодня цитируют далеко не только философы, он приобрел статус, близкий к священной книге, но в целом можно говорить, что легенда одержала верх над мыслью.

Некоторые полагают, что философия Витгенштейна продолжена в сегодняшних идеях постмодернизма, в трудах Жака Деррида. Такое наследие Витгенштейна, скорее всего, шокировало бы – он был совершенно чужд цинизма, одержим проблемами личной нравственности и, хотя ни во что определенно не верил, по темпераменту был скорее мистиком, чем скептиком. Нельзя даже сказать, чтобы Витгенштейн начисто отрицал существование «вечных вопросов». Он посвятил им последнюю, седьмую главу своего «Трактата». Эта глава побивает все рекорды лаконизма и состоит из одной-единственной фразы: «О чем нельзя говорить, о том надлежит молчать».

Книги имеют свою судьбу, habent sua fata libelli, гласит латинская поговорка. Впрочем, не совсем поговорка: эти слова принадлежат Теренциану Мавру, римскому грамматику III века нашей эры, и тот факт, что большинство из нас ровным счетом ничего не знает ни о нем, ни о его собственных книгах, служит его словам ироническим подтверждением.

Именно такова судьба большинства книг – они превращаются в пыль. И нельзя сказать, даже отвлекаясь от качества этих книг, чтобы это было так уж плохо, потому что забвение, может быть, еще более ценное качество, чем память. Забвение – это способ отбора информации, которая без отбора вообще немыслима, это организация нашего исторического опыта.

Но есть и такие, которые остаются. Счастье не только в том, что у нас есть простор для выбора, но и в том, что есть критерии. И сегодня у меня появился повод поговорить об одной из таких редких книг, потому что в этом году исполняется 50 лет со времени публикации одного из лучших романов минувшего столетия – «Приключений Оджи Марча» Сола Беллоу. Видимо, эта книга осталась навсегда – в том смысле, в каком мы вообще вправе употреблять это слово.

Беллоу, конечно же, нельзя назвать неизвестной в России величиной, хотя бы потому, что его имя проставлено в нобелевском списке, но этот список – сомнительный советчик. Человек, выстроивший свой круг чтения из нобелевских лауреатов, рискует стать посмешищем. Можно, конечно, вспомнить, что несколько лет назад специальный комитет из писателей и критиков включил «Приключения Оджи Марча» в число 100 лучших романов столетия. Но и этот список был встречен сарказмом, а сотня – слишком астрономическое число даже для такой обширной литературы, как англоязычная. У «Оджи Марча» нет в ней сотни соперников.

В любом случае такт требует представить писателя. Сол Беллоу родился в 1915 году в Монреале, в семье еврейских иммигрантов из России, но девяти лет от роду перебрался с родителями в Чикаго. С тех пор его судьба и творчество в значительной мере связаны именно с этим городом. «Приключения Оджи Марча» – третий роман Беллоу, но именно он принес ему настоящую славу, а также Национальную книжную премию. После этого были еще «Планета мистера Сэммлера», «Герцог», «Дар Гумбольдта» и «Декабрь декана», множество литературных наград, включая Нобелевскую премию за 1976 год. Сегодня Солу Беллоу – 88 лет, но всего лишь несколько лет назад он опубликовал очередную книгу, «Рэйвелстайн» – полумемуары-полуроман, посвященный памяти друга. Примерно в то же время у него родилась дочь от очередного брака – счет этим бракам утрачен.