Алексей Цветков - Атлантический дневник (сборник)

«Природа – не храм, а мастерская, и человек в ней – работник», – сказал когда-то герой Тургенева. Сегодня нам пытаются внушить, что все-таки не мастерская, а храм и что человека сюда никто не звал, что он не имеет даже равных прав со своими собратьями по зоологии. Книга Бьорна Ломборга, реабилитированная датским правительством, – это не просто инструкция к правильному использованию статистики, это еще и протест против бесчеловечного культа, которому мы слишком долго позволяли держать себя в потемках.

Может быть, сейчас это прозвучит как откровение выходца из Средневековья или даже размороженного мамонта из тундры, но я берусь утверждать, что все представители моего поколения, из которых впоследствии вышло что-либо достойное упоминания, прошли через горнило общего искушения – все они в то или иное время были «стилягами». Я употребляю слово «поколение» в растянутом понимании, включая и шестидесятников, и даже их предшественников – всех тех, кто складывался как личность в эпоху медленного отступления советского режима, а затем его обвала. Первые, кто получил эту кличку, были порождением московского молодежного фестиваля, они поклонялись джазу и узким брюкам, но движение очень скоро стало расслаиваться, и здесь я говорю о нем в самом широком смысле, какой придавал ему, в частности, журнал «Крокодил», неустанно боровшийся с этой напастью. Речь идет о так называемом «низкопоклонстве перед Западом».

В начале 60-х на смену штанам пришла пещерная борода Хемингуэя, затем подростковое нытье Сэлинджера, музыка Beatles и Rolling Stones. Но для тех, кто воображал себя вершиной этой пирамиды, паролем стало непроизносимое словечко «экзистенциализм». А поскольку немецкое крыло этого философского движения лежало за семью печатями, наши взгляды обращались в сторону Франции. Франция была центром нашего духовного паломничества, хотя полвека спустя это звучит немного странно. Но это не был обман нашего затуманенного цензурой зрения, а лишь несколько запоздалое, через призму толщиной в световые годы, отражение реальности: послевоенная Франция действительно была интеллектуальным фокусом мира – может быть, последний раз в своей истории. И главными героями этой интеллектуальной драмы, своего рода «Гибели богов», были светила литературы и левого политического фланга Жан-Поль Сартр и Альбер Камю, чья тесная дружба переросла в не менее знаменитую вражду.

С тех пор слово «экзистенциализм» стало историческим курьезом, а фигуры Сартра и Камю несколько померкли, причем в случае Сартра – еще при его жизни. Теперь они нам в каком-то смысле возвращены: в издательстве Чикагского университета вышла книга Роналда Аронсона, профессора университета Wayne State в Детройте, под названием «Камю и Сартр: история дружбы и ссоры, положившей ей конец».

Это были, казалось бы, люди, категорически не похожие друг на друга. Жан-Поль Сартр, в чьем облике даже близкие друзья всю жизнь подмечали нечто земноводное, был аристократом если не крови, то духа, отпрыск цвета эльзасской интеллигенции, выпускник элитарной Ecole Normale Supérieure. Он стал блестящим драматургом, прозаиком и одним из крупнейших философов своего времени, но в первую очередь – духовным знаменосцем левого движения и одно время даже марксистом, хотя никогда не был членом коммунистической партии. По складу характера это был типичный кабинетный ученый, и все его революционные подвиги были совершены в парижском кафе, в кругу точно таких же головоногих персонажей, в присутствии вечной спутницы и соратницы Симон де Бовуар.

Корни Альбера Камю были, выражаясь по-советски, чисто пролетарскими. Кроме того, он родился не во Франции, а в Алжире и всегда считал именно эту страну своей родиной, храня ей верность в самые трагические для нее времена. Он был одним из миллионов алжирских французов, племени, которое получило прозвище pieds-noirs, «черноногих» – провинциалов по определению. Внешне контраст с Сартром не мог быть более разительным: в Камю всегда было что-то от киногероя, вплоть до внешнего сходства с голливудским актером Хамфри Богартом. Эта разница распространялась и на тип поведения – Сартр был мобилизован в начале войны, попал в немецкий плен, но, возвратившись, обосновался в своем кафе и занимался там философским и художественным творчеством, достаточно отвлеченным от сиюминутной мрачной реальности. Камю в 30-х годах вступил в алжирскую коммунистическую партию, но очень скоро ее покинул. В годы войны он эвакуировался из Алжира в Париж и стал видным деятелем французского Сопротивления, редактором его газеты Combat.

Они познакомились в Париже в июне 1943 года, когда Францией правил пронацистский режим Виши, на премьере пьесы Сартра «Мухи». К этому времени они уже хорошо знали друг друга заочно – Сартр высоко отозвался о романе Камю «Посторонний», а сам Камю, на своей алжирской периферии, был исключительно хорошо осведомлен о литературной жизни метрополии и писал рецензии на произведения Сартра. Так было положено начало дружбе века, которая, вместе с завершившей ее ссорой, стала эмблемой целой эпохи. Вот что пишет о ней Роналд Аронсон:

Мне еще предстоит сказать, почему я не могу согласиться с такой трактовкой этого эпизода, но я, вместе с автором, не сомневаюсь, что время разобраться в этих отношениях наступило.

Имена Сартра и Камю, как я уже упоминал, объединяются под общим ярлыком экзистенциализма, философского направления, хотя в академическом смысле философом из этих двух был только Сартр. Здесь незачем углубляться в тонкости, но надо отметить, что оба были атеистами и считали, что у человека нет ничего, кроме короткого осознанного существования, Г existence, со всех сторон окруженного небытием, и что только на этом отрезке человек может совершать свой жизненный выбор. Сартр посвятил анализу этой ситуации толстый и малодоступный том под названием «Бытие и ничто», а Камю излагал свои взгляды в форме пространных эссе. У того и у другого эта тематика была центральной и в художественных произведениях: проблеме нравственного выбора в условиях тоталитарного гнета и отсутствия загробного воздаяния посвящен главный роман Камю «Чума», действие которого происходит, конечно же, в Алжире.