Евгений Пискун - Николай Трошин

Многие молодые художники считали, что станковая живопись должна умереть и они будут работать только на фабриках и заводах, там и только там смогут себя реализовать по-настоящему, а из всей живописи останутся только фрески, росписи и революционные оформления. Вот такое мировоззрение было тогда у многих художников на новое искусство. И действительно, несколько позднее многие талантливые художники, как вспоминает Николай Степанович, ушли из мастерской Машкова на фабрики.

Жизнь в мастерской шла своим чередом. По вечерам Машков вместе со своими учениками в его маленькой комнатке составляли программу занятий на день, на неделю, на месяц. Здесь они впервые закладывали фундамент будущих программ ВХУТЕМАСа. Здесь же часто велись интересные дискуссии об искусстве. Это было золотое время, для Николая открывался истинный путь к познанию. Ему опять повезло - в короткий срок он получил столько знаний, сколько можно было получить, только учась годами в мастерской. Наконец-то начали сбываться мечты, желания. Теперь он весь ушел в изучение цвета, пластики, даже не замечая времени. Вместе с группой студентов стал опять посещать галерею новой западной живописи. Впервые он познакомился с картинами западных мастеров еще в свой первый приезд в Москву. Он вспомнил, что, когда оставался один на один с картинами, это было не просто наслаждение, а источник познания. И он решил снова, как и тогда, "говорить с глазу на глаз" с каждым великим мастером. Он снова восторгался импрессионистами и понял, что они видели мир реальный и правдивый, но по-своему. Их мир был весь светлый, все было цветное, светило солнце, светилось небо, светились деревья и все предметы. И он вспомнил академическую школу, где учили, что художник должен воспринимать мир таким, каким он есть, не пропуская его через себя, то есть следовать сложившимся канонам. Эти грустные мысли как приходили, так и уходили, и он продолжал ходить по галерее, увлекаясь картинами то одного художника, то другого. И вдруг его взор остановился на картинах Клода Моне "Стога", где зеленые деревья на фоне неба становились голубыми и синими, "Бульвар Капуцинок", где вся живопись подчинялась потоку движения, где все правдиво, и ничего нельзя разобрать. Отдельно движущиеся фигурки сливались с экипажами, образуя толпу; деревья, дома, предметы - все воспринималось как целое цветовое пятно, и это было правдивое впечатление. Действительно, человеческий глаз не может воспринимать движение иначе. Все увиденное поразило Николая. Не зря Дега сказал про Моне: "Это глаз, но, Боже мой, какой это глаз!" Еще большее впечатление произвели на него картина Ренуара "Девушка в черном", написанная без черной краски (вместо нее темно-синяя берлинская лазурь, которая смотрелась на свету как черная). "Обнаженная" его просто поразила - она казалась ему какой-то спящей жемчужиной в перламутре. И он подумал: "Здесь же нет привычной телесной краски, а правды у него больше, несмотря на условные живописные решения". Он мог наслаждаться картинами Ренуара бесконечно. Теперь он ходил в галерею постоянно, и только один, и каждый раз открывал для себя все новое - его буквально захлестывало. И вдруг он сделал для себя открытие. "Ведь у всех у них замечательный рисунок,- подумал он,- помимо видения цвета, они прекрасно рисуют. Пусть у них нет контура, все слитно, все охвачено целым восприятием, нет излишних деталей, но цветовые пятна и формы крепко связаны рисунком между собой". Удивительное состояние он испытал при знакомстве с Сезанном! "Только подумать - сам Сезанн, сделавший настоящую революцию в живописи и имеющий последователей во всем мире, предо мной! Он же бог! Пойму ли я его?"

Он часами мог простаивать перед картинами Сезанна, смотрел издали, смотрел вблизи. Он заметил, что композиция, форма, свет и тень любой картины Сезанна передаются только цветом. В Дега его привлекла смелая, оригинальная композиция. Художники Ван-Гог и Гоген открыли Николаю окно в яркий, светлый, цветной мир, полный движения и подлинной жизни. Это был для него второй ВХУТЕМАС.

Возможность познакомиться с абстрактным искусством ему представилась на лекции-выставке Казимира Малевича. Николаю было интересно, но с выводами он пока не спешил.

Теперь, как ему казалось, он понял, что новое искусство как будоражущее, потрясающее людей должно поднимать их на новые высоты жизни, как сама революция. Новое искусство должно быть необыкновенно радостным и оптимистичным даже в трагедии, и достигнуто это должно быть главным образом цветом и красками. Но его волновало одно обстоятельство - свобода обращения с цветом. В свое время это привело к абстракции, как было у Кандинского, Малевича, Любови Поповой и других. Он не был приверженцем или сторонником этой живописи, зная предысторию этого течения. Еще в 1911 году в Германии русским художником Василием Кандинским и немецким художником Францем Марком было создано интернациональное сообщество авангардистов "Синий всадник", и авангардизм буквально поглотил изобразительное искусство. Вот этого Николай очень боялся, хотя и не был против авангардизма.

В изобразительной искусстве происходила головокружительная смена новых течений. Выделялись мастера. так называемого неопримитивизма, в их числе Шагал с его причудливым миром поэтической реальности и трогательной сказки; М Ларнонов, приблизившийся своим "лучизмом" к беспредметной живописи; Н. Гончарова, воспринимавшая дух футуризма; Лентулов, увлекавшийся кубофутуризмом, и многие другие. Конструирование предметной среды стало главной целью художественного творчества. В конечном итоге русский авангардизм отошел от изображения реального мира. Естественно, новые веяния оказывали свое влияние на формирование молодого художника. Это было в начале 20-х годов.

Взрыв же творческих сил, "русский ренессанс" приходился на конец 20-х - начало 30-х годов. Он охватил не только изобразительное искусство. Русская литература, в основном поэзия А. Блока, Н. Гумилева, В. Маяковского, М. Цветаевой, остро воспринимала драматическую реальность, но в то же время процветал и русский мечтательный символизм в поэзии В. Брюсова, того же А. Блока, И Северянина, Вяч. Иванова и других. Театр откликнулся на революцию шквалом разнонаправленных стилей: здесь и конструктивизм Мейерхольда в "Великодушном рогоносце", и гротеск А. Грановского в "Колдунье", театральная ирония Е. Вахтангова в "Принцессе Турандот" и психологизм М Чехова, остроумный лубок самодеятельного движения "Синей блузы" и другие. И все это не проходила мимо Николая. Его интересовала театральная жизнь и в особенности театральные художники. Правда, времени не хватало, но уж очень хотелось все познать, все увидеть, все впитать в себя. Со своими друзьями он захаживал и в Книжную лавку писателей. Среди пайщиков писательской лавки, помимо М. Осоргина, были искусствовед П. Муратов, поэт В. Ходасевич, филолог Б. Гривцов, философ Н. Бердяев и многие другие. Книжная лавка была своеобразным просветительным центром Москвы.