Евгений Ножин - Правда о Порт-Артуре. Часть II

Душа болѣла при видѣ этихъ желтыхъ халатовъ, этихъ калѣкъ, которыхъ на родинѣ, дома, ждетъ нужда. Каждый изъ нихъ понимаетъ, что они нехотя будутъ приняты въ семьѣ — лишній ротъ. Кто скажетъ, а кто и не скажетъ, но въ душѣ-то они будутъ чувствовать, что они въ тягость, обуза, лишніе. И эта пытка на всю жизнь. А за что?

— Претерпѣвый до конца, той спасенъ будетъ… донеслось изъ алтаря.

Священникъ возвышеннымъ голосомъ, въ которомъ звенѣла струна крайняго душевнаго напряженія, читалъ Евангеліе.

Церковь замерла.

Извнѣ доносился убійственный ритмъ пулемета.

Смотрѣлъ я на этихъ людей, обреченныхъ на лишеніе и невзгоды въ грядущей безпросвѣтной и горестной судьбѣ, и слова Спасителя какъ бы укоромъ былому и надеждой въ настоящемъ продолжали звучать подъ низкими сводами госпитальнаго храма.

Да, терпятъ они всю жизнь — и молятся!

Жестоко страдаютъ — молятся!

Умираютъ, оставляя въ нищетѣ ни въ чемъ не повинныхъ женъ и дѣтей — и имя Бога чаще, чѣмъ проклятіе, у нихъ на устахъ.

Вотъ они, эти сѣрые, темные "тоже люди", оторванные отъ близкихъ, отъ родныхъ полей они, и только они, искренно вѣрятъ и молятся.

Вся надежда на будущее, все ихъ скромное бдагополучіе и личная жизнь — все въ рукахъ Того, Кто уже двѣ тысячи лѣтъ говоритъ о терпѣніи.

Они искренно и слѣпо вѣрили Его милосерднотерпѣливой мудрости.

Въ Артурѣ они мученически терпѣли "до конца".

Но они "тоже люди". Имъ "мало дано", но они много дѣлаютъ и мало взамѣнъ этого просятъ.

Они только просятъ вернуть здоровую прозу имъ принадлежащей земли.

Люди, которымъ "много дано", интенсивнѣе отражая отблескъ Высшаго Разума, знаютъ, что они, въ видахъ собственной пользы, должны итти путемъ, освѣщаемымъ этимъ разумомъ.

Они прекрасно сознаютъ, что, идя этимъ путемъ, они встрѣчаютъ все болѣе и болѣе яркіе лучи Высшаго Разума, который постепенно, изъ поколѣнія въ поколѣніе, ведетъ ихъ къ нравственному и умственному совершенству.

Но большинство изъ нихъ пользуется умственнымъ превосходствомъ передъ "тоже людьми" только въ эгоистическихъ цѣляхъ и самосовершенствуются постольку, поскольку это необходимо, чтобы удержать пріобрѣтенное какъ умственное, такъ и матеріальное благосостояніе и возможно меньше уступать ихъ "тоже людямъ".

"Одаренные" много думаютъ, много красиваго и умнаго пишутъ, проповѣдуютъ, увлекаютъ за собой "тоже людей".

Но эти "тоже люди" имъ интересны, только какъ инструменты, изъ которыхъ они извлекаютъ звуки, создавая гармонію жизни и мелодію всевозможныхъ научныхъ изысканій, религіозныхъ, философскихъ системъ и ученій.

Они даже страдаютъ и мучаются, но все это только результаты впечатлѣній отъ той, иногда крайне нестройной музыки, которая достигается путемъ игры на этихъ "тоже людяхъ".

А для "тоже людей" они въ большинствѣ случаевъ ровно ничего не дѣлаютъ. "Одаренные" только слегка подкармливаютъ и подпаиваютъ ихъ всевозможными суррогатами, чтобы въ конецъ не износились и не переставали бы издавать нужные звуки для настраиванія ихъ на разные необходимые и пріятные лады.

Мысли вихремъ неслись, душа изстрадалась — и горечь, и злость, и смѣхъ, и слезы готовы были съ рыданьемъ вырваться изъ наболѣвшей груди.

Какое жестокое, какое ужасное преступленіе война!

Сколько несправедливости, страданій, слезъ и горя порождаетъ она!

Сколькихъ смертей, неописуемыхъ мукъ, кучъ мяса, грудъ труповъ мы стали уже живыми свидѣтелями!

Рѣдкій мясникъ видѣлъ столько истерзаннаго скотскаго мяса, костей, оторванныхъ конечностей, изуродованныхъ туловищъ, разбитыхъ череповъ, вывороченныхъ кишекъ, обрызганной мозгами земли и крови, крови безъ конца. И все это было человѣческое! На все мы уже безучастно смотримъ, готовые каждую минуту сами превратиться въ тлѣнъ.

Я весь ушелъ въ міръ войны, въ ужасы штурмовъ, бомбардировокъ, госпиталей, у которыхъ стоятъ длинныя вереницы носилокъ. Молиться былъ не въ силахъ.

. . . . . . . . . . . . . . . .

Ночь.

Темно, совсѣмъ темно.

Стоны, вопли, крики, шепотъ, проклятья, смрадъ, мольбы, пряный запахъ крови, глухой шумъ голосовъ, громъ и грохотъ орудійной канонады, вой, свистъ летящихъ снарядовъ, громыханіе взрывовъ, сатанинское урчаніе смертоносныхъ осколковъ, трескъ ружейнаго огня, убійственный ритмъ пулемета — смѣшиваются, создавая что-то чудовищно-страшное, грозное, отталкиваюшее.

Это какой-то надземный адъ, кошмаръ.

"Одаренные" рѣшили воевать, а "тоже люди", съ сѣрыми окровавленными лицами, съ блуждаюшими отъ боли и ужаса глазами, все прибываютъ.

"Тоже люди" все подносятъ искалѣченныхъ "тоже людей".

Кругомъ суетятся измученные безсмѣнной работой доктора, сестры, фельдшера, санитары — эти ангелы-хранители страждущаго міра.

— Сестрица, вотъ этому надо новый бинтъ скорѣй наложить, ужъ больно много крови теряетъ.

— Сейчасъ, сейчасъ, видишь — зашиваю.

— Да кого же брать? Дохтуръ въ операціонную требуетъ — нервно спрашиваетъ выбѣжавшій санитаръ.

— Бери этого — бросилъ фельдшеръ, занятый раной, изъ которой фонтаномъ бьетъ кровь.

— Мимо, братецъ, дорогой померъ — сумрачно говоритъ носильщикъ. — Носилки бы ослобонить — тамъ на позиціи недостатки.

— Ну-у берите этого. Живъ еще.

Носильщики быстро поднимаютъ.

— Ой, ой, ой, голубчики, родные, полегчай. Легче, легче. Н-ни — надо! — голосомъ отъ адской боли взвылъ раненый и стихъ.

Быстро подходитъ докторъ, весь въ бѣломъ, окровавленный, съ засученными рукавами, взглянулъ и отрывисто говоритъ:

— Сейчасъ кончится. Отнесите въ сторону. — Онъ поворачивается къ рядомъ лежащему, откидываетъ шинель и нащупываетъ зіяющую рану.

— Господи, Господи, Господи, помилуй — шепчетъ въ полубезсознательномъ состояніи изувѣченный.

— Этого въ операціонную. — Ну, живо, братцы, раскачивайтесь!

— Сестрица, а сестрица, сердешная, этотъ вотъ отходитъ и руку откинулъ — растерянно, съ тупымъ выраженіемъ лица треплетъ за руку сестру маленькій стрѣлокъ, (у него вся грудь въ крови). — Помоги этому — значитъ, землякъ мой; дотащилъ сюда.

Подходитъ сестра, совсѣмъ, совсѣмъ юная. Она успѣла уже привыкнуть къ картинамъ всяческихъ страданій, но и у ней навернулись слезы, углы губъ дрогнули. На носилкахъ лежалъ совсѣмъ еще мальчикъ. Бѣлое лицо, безъ кровинки, но съ выраженіемъ жестокаго, казалось безысходнаго страданія.

Наклонилась она. Руку взяла. Умирающій другой рукой впился въ нее. Она стремится его утѣшить.