Евгений Ножин - Правда о Порт-Артуре. Часть II

Дальше я не слышу ихъ. Пронесся верховой, загремѣла наша неуклюжая двуколка. Извозчикъ плелся рысцой — на шапкѣ крестъ (дружинникъ), въ коляскѣ трое раненыхъ, одинъ совсѣмъ сползъ съ сидѣнія, на него навалился товарищъ.

— Откуда везешь?

— Отъ Скалистаго. Совсѣмъ свѣженькіе, только сейчасъ попортило пулями въ окопахъ. Да и довезу ли? Одинъ совсѣмъ кончается — икаетъ…

Въ коляскѣ страдалецъ глухо стоналъ.

Поднялся на подошву Перепелиной горы. Вотъ уже и за оградой своднаго госпиталя. Здѣсь полный покой. Зданія кажутся необитаемыми и мрачными; окна плотно завѣшены, ни проблеска свѣта. По дорожкамъ безшумно идутъ больные въ желтыхъ халатахъ — спѣшатъ въ церковь.

Вхожу. Храмъ уже полонъ. Длинное, низкое, барачной постройки зданіе слабо освѣщено.

Больные все прибываютъ. Запоздали. Кого задержала перевязка, кого вечерняя визитація ординатора.

Скромно, безшумно занимаютъ они мѣста. Пестрѣютъ обвязанныя головы, руки, костыли. Лица сѣрря, изнуренныя. Молодежи много, есть старики.

Быстро прошло, безцеремонно протискиваясь сквозь толпу, низшее госпитальное начальство, фельдшерскіе ученики — пѣвчіе.

Въ церкви тишина, нарушаемая лишь звономъ мѣдныхъ пятаковъ у выручки и громкимъ, грубоватымъ голосомъ ктитора — смотрителя госпиталя капитана Бондарева.

Звучащій въ высокомъ тонѣ колоколъ смолкъ.

Сейчасъ начнется. Все стихло, даже и у выручки, только въ открывшуюся дверь иногда доносится гулъ орудійнаго выстрѣла.

Опоздавшіе, входя, останавливаются, невольно проникаясь торжественной тишиной, воцарившейся подъ сѣнью убогаго храма.

Уборъ церкви простъ и незатѣйливъ: бѣдный сельскій храмъ — не болѣе. Но въ немъ чувствуется близость къ Тому, Который, нося въ себѣ источникъ свѣта, мира, правды и любви, жилъ такъ, какъ проповѣдывалъ, и умеръ со словами прощенія на устахъ.

Кругомъ меня раненые. Я въ толпѣ русскихъ людей, призванныхъ сюда во имя присяги отечеству и царю страдать, надѣяться и умирать.

Я окруженъ ими, безропотно день въ день, ночь въ ночь созидающими и отстаивающими уже девятый мѣсяцъ мнимыя твердыни Артура.

Взоръ мой невольно скользилъ по ихъ лицамъ.

Я ищу въ нихъ выраженія скорби, муки и тоски; я хочу найти ропотъ, озлобленіе во взглядѣ, которые должны быть результатомъ горестей и лишеній — неизбѣжныхъ, жестокихъ спутниковъ войны и разлуки съ родными и близкими.

Я, наконецъ, ищу тревоги, озабоченности.

Нѣтъ, я вижу только утомленіе и глубокое сознаніе, что все "это" неизбѣжно, неизбѣжно, какъ сама вокрзтъ насъ витающая смерть.

Я улавливаю въ ихъ взглядѣ только полное подчиненіе своего "я", своей личной жизни волѣ Провидѣнія.

Какъ жестоко несправедливы тѣ, которые считаютъ эту сѣрую массу только "тоже людьми".

Какъ отвратительно-гадко звучитъ снисходительное къ нимъ отношеніе, при видѣ ихъ страданій и покорныхъ смертей.

А фраза: "Да, это тоже люди" приводитъ меня въ бѣшенство.

Вѣдь это люди, сѣрые, русскіе, но люди, люди, которымъ все человѣческое близко такъ же, какъ и аристократамъ ума, воли и состоянія.

И я угадываю, что они пришли сюда отдохнуть душой и въ горячей, искренней, безхитростной молитвѣ, исходящей изъ тайниковъ ихъ души, обновить въ себѣ иногда, кажется, уже потухающую искру надежды, что минетъ же когда-нибудь это страшное время, когда дадутъ отставку и поѣздъ помчитъ домой. Какъ весело, какъ легко будетъ жить и дышать! Мѣсяцъ дороги пролетитъ незамѣтно. Вотъ уже и родная губернія! Вотъ и городъ! Вотъ и знакомая улица, постоялый дворъ, присутствіе, гдѣ призывался, церковь! Все по старому. Потомъ, въ телѣгѣ, по большаку сворачиваемъ на родной проселокъ. Каждое деревцо, каждый камешекъ знакомъ. Рѣчка, зеленая мурава, лѣсъ шумитъ, такой сильный, здоровый. А озими, какъ хороши! — Да, вонъ и село — рукой подать!

Господи, да неужто наступитъ это время? — читаю я во взглядѣ вздохнувшаго полною грудью молодого стрѣлка съ обвязанной головой и рукой на перевязи.

Онъ совсѣмъ еще мальчикъ, усы едва пробиваются — но большіе сѣрые глаза, съ выраженіемъ уже мужества и перенесенныхъ тяжелыхъ нравственныхъ и физическихъ страданій, пристально устремлены вверхъ.

Задумался онъ. Лампадка теплилась, и отблескъ ея, какъ слеза, блестѣлъ въ его зрачкѣ въ полуоборотъ обращеннаго ко мнѣ лица.

А, можетъ, то и была слеза?

— Слава Святѣй, Единосущнѣй, Животворящѣй и Нераздѣльнѣй Троицѣ…— раздался вдохновенный голосъ настоятеля, отца Ѳедора Скальскаго.

Словно тѣнь мелькнула по лицу раненаго. Не то испугъ, не то удивленіе на мгновеніе отразились на его юношескомъ, открытомъ лицѣ, обрамленномъ русой бородкой. Глаза широке раскрылись. Онъ закусилъ губу… Потянулся впередъ, занесъ было руку для крестнаго знаменія, но она не далась, испуганно посмотрѣлъ на одного товарища, на другого, взглянулъ вверхъ и медленно опустилъ голову.

Двѣ большихъ кристальныхъ слезы, сверкая, упали на грудь.

…Ни лѣсъ, ни рѣчка, ни широкія зеленыя поля — вовсе не родное село. Кругомъ стрѣлки, артиллеристы — товарищи раненые. Вотъ этотъ, Егоровъ, безъ ноги. Его на Кумирнскомъ редутѣ осколкомъ хватило. Думали — умретъ; нога, словно туша коровья; а крови-то, крови сколько было — страсть…

— О мирѣ всего міра, о благосостояніи святыхъ Божіихъ церквей и соединеніи всѣхъ… — звучалъ голосъ священника задушевными, искренними нотами, въ минорномъ тонѣ.

Раненый совсѣмъ пришелъ въ себя, истово кланялся, дѣлая пальцами неподвижно подвязанной правой руки крестное знаменье.

Я продолжалъ наблюдать. Юноша-воинъ весь ушелъ въ молитву; слова священника его вернули къ ужасной дѣйствительности переживаемаго.

Вдохновенныя молитвословія, произносимыя предстоятелемъ съ благоговѣніемъ, явственно, не торопясь, видимо, глубоко западали въ души молящихся.

Они молились, молились такъ, какъ молятся только тамъ, гдѣ ежедневно, не часы, не дни, а мѣсяцы долгіе смерть неумолимая можетъ заключить въ свои холодныя объятія. А еще хуже — лишь прикрыть однимъ ядовитымъ крыломъ, оставивъ на всю жизнь калѣкой безпомощнымъ.

Каждый изъ этихъ сѣрыхъ людей, тысячами умирающихъ, тысячами стонущихъ въ госпиталяхъ отъ невообразимыхъ страній, одинъ видъ которыхъ леденитъ кровь, — тепло молились.

И вѣрилось тогда, горячо вѣрилось, что эта простая, безхитростная, задушевная мольба рядовыхъ борцовъ за честь и достоинство Россіи — будетъ услышана, что просьба ихъ дойдетъ до Всевышняго, и заслуги ихъ передъ родиной оцѣнятся по достоинству.