Евгений Ножин - Правда о Порт-Артуре. Часть II

Онъ нравственно совершенно разбитъ. Поѣзжайте къ нему, повидайте его, успокойте. Если поѣдете, я дамъ вамъ письмо, нужно многое ему сообщить.

Я простился.

Черезъ часъ съ небольшимъ я подъѣзжалъ къ палаткѣ князя Мачабелли.

На холмикѣ одиноко стояла маленькая походная солдатская палатка, въ сторонѣ другая.

Солнце было на закатѣ.

Вѣстовой доложилъ, разбудивъ…

На корточкахъ вползъ въ палатку. Князя я не узналъ. Осунулся, поблѣднѣлъ, глаза впали.

Князь встрѣтилъ меня не то испуганно, не то злобно.

— Вамъ меня нужно видѣть? — На лицѣ играла нехорошая улыбка. Горечь глубокой, скрытой обиды читалъ я въ ней. Мой пріѣздъ взбороздилъ душевную рану. Я потерялся.

— Князь, вотъ письмо отъ полковника Эдусова. Онъ шлетъ вамъ привѣтъ. Разрѣшите осмотрѣть вашу позицію.

— Идемте.

Какъ ни старался онъ пріободриться, отдавая по дорогѣ распоряженія возившимся стрѣлкамъ, это былъ уже не тотъ князь Мачабелли, которымъ я любовался на передовыхъ позиціяхъ.

Это была лишь тѣнь его.

Солнце низко склонилось.

Тихо было кругомъ, когда мы простились.

— Навѣщайте, не забывайте — были его послѣднія слова, когда, тронувъ коня, я жалъ его холодную, влажную руку.

Въ этомъ послѣднемъ пожатіи, въ этомъ послѣднемъ взглядѣ, обращенномъ на меня, я почуялъ, князь понялъ, что не простое любопытство влекло меня…

Больше я его не видѣлъ.

7-го августа, часовъ въ семь вечера къ полковнику Мачабелли прибылъ ординарецъ полковника Семенова г. Загоровскій съ предписаніемъ князю разставить посты между Панлуншанемъ и Дивизіонной горой, чтобы этимъ предотвратить прорывъ въ Чайную долину.

— Вы знаете, говорилъ мнѣ впослѣдствіи Загоровскій, я положительно не узналъ Мачабелли: настолько онъ измѣнился. Это былъ совершенно другой человѣкъ.

Когда я ему передалъ приказаніе Семенова, онъ какъ-то вяло отвѣтилъ — Да помилуйте, я совершенно не знаю здѣсь мѣстности, какъ я буду разставлять посты?

Былой энергіи, отваги, подвижности — и слѣдъ простылъ.

Тяжелое на меня произвелъ впечатлѣніе князь.

Когда ночью получилось приказаніе двинуть ввѣренный князю баталіонъ для контръ-атаки Панлуншанскаго редута — передаютъ очевидцы — Мачабелли сразу ожилъ.

Князь сталъ самимъ собой.

Воскресла ли въ немъ надежда вернуть полкъ, закипѣла ли въ немъ кровь его предковъ, забурлила ли горечь незастуженной обиды и несправедливости, рѣшился ли онъ умереть съ тѣмъ, чтобы скорѣе прекратить существованіе обезчещеннаго командира полка, или просто движимый сознаніемъ долга, — но онъ шелъ, какъ тогда на Зеленыхъ горахъ, впереди своихъ баталіоновъ, такъ и теперь впереди своихъ ротъ въ контръ-атаку Панлуншанскаго редута.

Съ шашкой наголо, съ высоко поднятой головой шагалъ онъ, грудью встрѣчая вихрь пуль винтовокъ и пулеметовъ.

Японцы развивали бѣшеный огонь.

Ряды рѣдѣли. Князь впереди — еще невредимъ.

Еще нѣсколько шаговъ — бросились на "ура". "Ура" гремитъ среди сухого треска винтовокъ. Штыками выбиваютъ японцевъ, раздаются отдѣльные выстрѣлы, срываются, рвутся бомбочки. Каша какая-то.

Метнулся лучъ прожектора и освѣтилъ фосфорическимъ свѣтомъ отвратительно-грозную, кровавую картину ночного рукопашнаго боя людей.

Озвѣрѣвшія, красныя, блѣдныя, съ выпученными, безсмысленно горящими глазами лица; согнутыя, выпрямившіяся фигуры, сѣрыя — наши, желтыя — враговъ; колютъ, рѣжутъ, рубятъ, душатъ, рвутъ, давятъ, бьютъ прикладами, впиваются зубами…

Японцы защищаются отчаянно. Но наши уже на горжѣ. Мачабелли впереди, окруженный толной стрѣлковъ. На редутѣ занялся пожаръ. Горятъ блиндажи. Жаръ усиливается, жаръ нестерпимъ. Японцы постепенно очищаютъ редутъ, но и намъ его не занять. При яркомъ красномъ свѣтѣ пламени — повсюду видны истерзанныя группы и въ одиночку трупы и жалобно стонущіе раненые; корчатся они, ползутъ, встаютъ и падаютъ…

Японцы очистили редутъ, но и намъ его не занять. Редутъ пылаетъ, черезъ него японцы открыли залповый и одиночный огонь. Пулеметъ та-та-такаетъ.

Убійственная струя его коситъ.

Суматоха среди нашихъ. Отходятъ назадъ, въ траншеи. Заняли ихъ.

Разсвѣтъ.

— А гдѣ баталіонный командиръ?

Нѣтъ; ищутъ — нѣтъ. Нѣтъ князя!

Совсѣмъ разсвѣло, а князя нѣтъ.

Ужъ не спрятался, не убѣжалъ ли — мелькнуло.

День.

Да, князь убѣжалъ!

Вонъ впереди, на горжѣ редута лежитъ онъ бокъ-о-бокъ съ горнистомъ, кругомъ груды труповъ.

Да, князь убѣжалъ, скрылся отъ злыхъ, несправедливыхъ и безчестныхъ людей.

Долго потомъ, днемъ и ночью, на разсвѣтѣ и сумерками добрые люди, стрѣлки рядовые хотѣли вернуть къ себѣ хотя трупъ бездыханный героя-командира.

Много легло ихъ въ этой отвагѣ, но князя они не вернули.

Японцы не дали, убрали.

А въ городѣ потомъ долго ходили слухи упорные, вѣрные, что князь былъ еще живъ, и лишь раненымъ его японцы взяли.

Только пріѣхавъ въ Россію — я узналъ, что князь Мачабелли погибъ безвозвратно.

Нѣтъ Мачабелли, нѣтъ сотенъ офицеровъ, погибшихъ въ Артурѣ, гдѣ нашли они лишь могилу въ чуждой имъ землѣ.

Война — это призывъ къ смерти! Смерть — вѣнецъ воина.

Но зачѣмъ, зачѣмъ на тѣхъ, кто жизнью своей покупаетъ славу знаменъ, на трупахъ которыхъ создается величіе націи, при жизни надѣвать терновый вѣнецъ, сплетенный изъ несправедливости, клеветы и злобы старшихъ начальниковъ?

Неужели еще долго будутъ живы въ рядахъ великой русской арміи, великой молчальницы, прототипы Стесселя, Фока, Рейса, Савицкаго, Никитина, Дмитревскаго и многихъ, многихъ другихъ?!

7-е августа было днемъ печали для многихъ.

Въ то время, когда огонь противника дошелъ до своего крайняго напряженія, когда батареи на Маломъ и Большомъ Орлиномъ Гнѣздѣ стали стихать, надъ Залитерной батареей поднялось облако бѣлаго дыма — грохнулъ взрывъ, начался пожаръ.

Произошелъ взрывъ бомбоваго погреба, батарея была разрушена. Большинство нижнихъ чиновъ убито на мѣстѣ, остальные тяжело ранены.

Только командиръ батареи (герой Киньчжоу) штабсъ-капитанъ Николай Алексѣевичъ Высокихъ остался живъ. Онъ, совершенно голый, бѣжалъ, спотыкаясь, на батарею своего брата, хотѣлъ найти тамъ спасеніе отъ сплошныхъ, ужасныхъ ожоговъ, покрывавшихъ его тѣло.

Въ изступленіи отъ невыносимыхъ мученій онъ забылъ, что братъ его Владимиръ, командиръ сосѣдней батареи на Маломъ Орлиномъ Гнѣздѣ, вчера еще тяжело раненъ.

Николая Высокихъ скоро доставили въ госпиталь, гдѣ онъ умеръ.

Смерть сопровождалась такими страданіями, при видѣ которыхъ не слезы горячія льются, нѣтъ — кровь холодѣетъ, сердце перестаетъ биться, и разъ навсегда въ мозгу запечатлѣвается: Великій Боже, гдѣ Твое милосердіе и справедливость?