Олдос Хаксли - Серое Преосвященство: этюд о религии и политике

Кроме того, Людовик мучительно сознавал свои недостатки; он знал, что он тугодум, что он невежествен, патологически угрюм и нерешителен. Поразительные способности кардинала, его почти сверхчеловеческую волю и целеустремленность он воспринимал как укор самому себе и в то же время как угрозу своей личной независимости. Бездушное, жестокое воспитание поселило в нем страх перед грубой силой и недоверие к любой властной личности. Мало того, что кардинал вызывал у него отвращение и стыд, — он еще и пугал его. Но весомее этих личных причин для того, чтобы отвергнуть Ришелье, оказались политические и государственные причины для того, чтобы его принять. Правда, репутация у него в некоторых отношениях была неважная. Он льстил ненавистным Кончини и открыто признавал себя их креатурой. Далее, будучи сослан в Блуа, он вел тайную переписку с Люином, докладывая ему о всех планах королевы-матери. Информация была полезной; но репутации информатора как человека верного это не способствовало. Тем не менее очевидно было, что он — несравненный политик и, судя по всему, единственный человек, способный разрешить насущные проблемы страны. Людовик XIII относился к своим королевским обязанностям очень серьезно; то, что он преодолел свою личную неприязнь к Ришелье и умел подавлять ее в течение всех восемнадцати лет их сотрудничества, свидетельствует о силе его гражданского чувства. Первый раз и самым решительным образом этот гражданский дух проявился, когда король, уступив настойчивым уговорам и неотразимым уже аргументам, ввел Ришелье в государственный совет. Это произошло в апреле 1624 года. Через четыре месяца король продемонстрировал свой гражданский дух вновь. В августе был арестован глава кабинета Ла Вьевиль и на его место поставлен Ришелье. Одним из первых поступков Ришелье на новом посту было письмо провинциалу Турени. «После Бога, — объявил он, — отец Жозеф был главной причиной моего нынешнего возвышения». Он попросил капуцина немедленно придти в Париж, где его ждет важная работа. Глава ордена дал разрешение, и в самом скором времени отец Жозеф занял должность, на которой оставался вплоть до своей смерти в 1638 году, — неофициальную должность главы ведомства по иностранным делам.

Отец Жозеф окончательно и безоговорочно подчинился своей судьбе. Его карьера проповедника и учителя молитвенной науки не то чтобы прервалась — с почти нечеловеческой энергией он продолжал и наставлять монахинь и руководить разраставшейся организацией зарубежных и внутренних миссий, — но отступила на задний план перед карьерой политической. С этих пор он в первую очередь был сотрудником Ришелье и — только что не по званию — его министром иностранных дел. В жизни как капуцина, так и кардинала лето 1624 года оказалось поворотной точкой. Дойдя в повествовании до этой даты, уместно будет, я полагаю, посвятить несколько абзацев сравнению двух наших персонажей, которые с этих пор будут работать в тесном сотрудничестве.

Во время бесплодного визита в Мадрид в 1618 году отец Жозеф услышал от хозяев всего одно конкретное предложение — недвусмысленно бесчестное. Близкие к правительству важные особы посетили монаха в отведенной ему келье капуцинского монастыря, заверили его в том, что король питает к нему глубочайшее уважение, что герцог Лерма восхищен его добродетелями и талантами, что и король и герцог желают улучшения отношений с Францией и готовы, если отец Жозеф поддержит происпанскую политику, проводившуюся Марией Медичи и с ее изгнанием скомпрометированную, предоставить в его распоряжение любую сумму, какую он соблаговолит назвать, — разумеется, не на его личные нужды! Неужели преподобный отец мог такое подумать? Нет, нет, на какое-нибудь благое дело, небезразличное преподобному отцу, — на какую-нибудь, скажем, миссию или новый монашеский орден, посвятивший себя созерцанию неизреченного величия и красоты Божьих…

Перед нами классический случай искушения, адресованного незаурядным душам. Текущее управление теми, кто ведет животную жизнь, можно предоставить Велиалу:

Но пытаясь уловить избранных, бессмысленно наживлять крючок столь осязаемыми, столь откровенно неидеалистическими червями.

При посредстве испанского правительства Сатана подступился к отцу Жозефу, но потерпел неудачу. Монах был хорошим французом и опасался иностранцев et dona ferentes [45] И дары приносящих (лат.) . Он был к тому же (что намного существеннее) и хорошим капуцином и потому с опаской относился вообще к деньгам.

Угадать реакцию Ришелье на подобное предложение не так просто. Он был таким же хорошим французом, как отец Жозеф; но в ту эпоху многие хорошие французы не гнушались солидными подарками и субсидиями от иностранных правительств. Тогдашние понятия о чести и морали не осуждали такую практику, обычную для аристократов всех европейских стран. Поэтому Ришелье, скорее всего, не нашел бы причин отвергать предложенный куш, тем более что такой шаг, при его взглядах, ни к чему бы его не обязывал. Он принял бы взятку со спокойной и общественной, и политической совестью. Что же касается человеческой совести, то она бы не смутилась ни на секунду. К деньгам он относился без всяких стеснений и беззастенчиво потакал своей алчности. Если у него и были стеснения, то главным образом сексуальные. Он высоко ценил воздержание — потому, безусловно, что низко ценил женщин. «Женщины, — говорил он, — весьма странные существа. Иногда кажется, что раз они неспособны принести хоть какую-то пользу, то неспособны причинить и большой вред; но я ручаюсь, что в способности погубить государство с ними ничто не сравнится». Ясно, что Велиала кардинал мог опасаться не больше, чем наш монах. Но вот с Маммоной, демоном богатства, и Люцифером, князем гордыни и властолюбия, дело обстояло иначе. Ришелье снедала сильнейшая похоть власти. Реальной власти ему было мало; он жаждал и ее внешних атрибутов. Есть рассказ о том, как его дядя Лапорт был свидетелем встречи Ришелье и герцога Савойского, когда кардинал проходил в каждую дверь раньше герцога. Свой восторг старик высказал в своеобразном «Ныне отпущаеши»: «Подумать только, — воскликнул он, — что внук адвоката Лапорта проходит впереди внука Карла V!» Под своей холодной, бесстрастной маской кардинал ликовал не менее бурно, чем его дядя-буржуа. Такие триумфы были для него очень важны.