Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Оригинал записки пребывает где-то в президент­ском архиве. Копию я в свое время отдал Харчеву, чтобы сверял, где дело движется и где пробук­совывает. Председателя Комитета по делам куль­тов съели вскорости после торжеств. Возвращение его на дипломатическое поприще сорвалось, хотя я приложил немало усилий, чтобы не пропал человек, коему не чужды были такие понятия, как мужество и гражданский долг. Обрушившиеся в 1991 году события разметали нас всех, и я вообще потерял Харчева из виду.

«Когда-нибудь монах трудолюбивый найдет мой труд усердный...» — как кудесник слова А. Пушкин записал в «Борисе Годунове». Найдет и убедится, что записка открывалась так: «Время неумолимо, и вскоре 1000-летний юбилей введения христианства незвано постучится в наши двери...» Далее я сето­вал на то, что мой призыв 1986 года отметить пред­стоявшую дату на национальном уровне не упал на благоприятную почву. Бездумно упускается воз­можность нормализовать отношения государства с церковью и тем положить здесь новое начало.

Перед генеральным ставился в нарочито обо­стренной форме вопрос: кому на пользу консер­вировать былые обиды и зло? Конфисковали, к примеру, библиотеку Троице-Сергиевого монас­тыря, рукописи и фолианты свалили без разбору в подвалы Ленинской библиотеки, где их листают мыши. Если все так и оставить, прахом пойдет не­сметное духовное богатство. В записке излагался примерный план возможных и целесообразных, на мой взгляд, действий, которые, понятно, пробле­мы не исчерпывали, а скорее указывали направ­ление, коим следовало бы двигаться.

М. Горбачев не извещал меня, разделяет он или нет положенные на бумагу мысли и оценки. От людей сведущих, назовем их так, я узнал, что ге­неральный начертал на первой странице резолю­цию — вопрос к своим коллегам по Политбюро: «Ваше мнение?» С устным довеском: «Заслужива­ет внимания». Прибавление это выполнило роль катализатора. Особо стойкие атеисты, похоже, пе­рекрестились: отпала потребность гадать-рядить, куда клонится стрелка барометра.

Первым проголосовал за А. Яковлев и тут же по­лучил в награду поручение взять подготовку к юби­лею под контроль. Ему вменялось, в числе прочего, убедить В. Щербицкого, возглавлявшего в ту пору руководство Украины, в необходимости возвратить православной церкви колыбель российского хрис­тианства — Киево-Печерский монастырь. Все тог­да не вернули, но часть перешла под крыло пат­риархата. А. Яковлев принял на себя функции арбитра, который обеспечивал оперативное устра­нение недоразумений и трений, возникавших до­вольно часто на периферии и реже в Москве в ходе имплементацци «новой политики» советской влас­ти в вопросах вероисповедания. АПН, замечу в скобках, используя свою густую корреспондентс­кую сеть на местах, отлавливало соответствующие данные независимо от вовлекавшихся в тяжбу сто­рон, так что обращения к арбитру за посредниче­ством не заставали его обычно врасплох.

Не знаю, по чьему почину определили мне си­деть в первом ряду на сцене Большого театра в часы церемонии речений и приветствий, кои текли из уст глав и уполномоченных различных религиоз­ных сообществ. Похоже, это был жест признатель­ности самого патриарха Пимена, им сообщенный мне знак отличия. В остальном мое пожелание, чтобы ни при каких обстоятельствах не помина­лось имя мое, чтобы меня не представляли к на­граждению церковными орденами и прочее, стро­го уважалось. Нервная энергия, усилия и вре­мя, вложенные в большое и, по моему глубокому убеждению, очень нужное дело, сослужили доб­рую службу. Каких наград еще надо себе желать?

Было ли удовлетворение от того, что мелкие и калибром покрупнее пакостники вышли из этой истории помятыми? Если честно, под занавес об этом даже не думалось. Естественно, в первые дни моего открытого противоборства с идолопоклон­никами, по инерции звавшимися воинствующими безбожниками, особых причин быть в припод­нятом настроении не имелось. Опять дали себя знать претенденты на председательское кресло в

АПН, поджидавшие, когда же моя строптивость потянет на параграфы «превышение компетен­ции» или «нарушение субординации». Попадались и такие, что заподозрили меня в «богоискатель­стве» и делились своим открытием с политгурманами. Всерьез поверили или по склочности нату­ры — в кадр не попало.

Чудная публика. Она не мыслит себя вне черно-белых координат. Или с ними, или против них. Со времен Древнего Рима ни на йоту не сдвинулись. Единство в многообразии, цвета с оттенками? Это не диалектика, а софистика. Неверно, однако, ут­верждать, что мутанты с такими признаками были присущи всецело советской политической школе.

Макджордж Банди наставлял Дж. Кеннеди и был «своим» для ряда других президентов США. Его биограф написал: отличавшийся повышенной ре­лигиозностью Банди, попав на круги власти, по­нял, что есть вещи поважнее христианства, что в конечном счете значительно важнее сила, наличие правящей клики, наличие того, что называется привилегией. И остается только одно — всем этим искусно воспользоваться, что Банди, замечает био­граф, умел.

Наши поклонники силы собственным чревом чувствовали, что насилие и безнравственность пло­хо сочетаются с христианством, по крайней мере с его ранней редакцией. И схема выстраивалась сама собой: кто против насилия, тот пацифист, пацифизм есть непротивление злу, непротивление сродни ка­питулянтству, а всякий капитулянт уповает — от­крыто или втихую — на боженьку.

Перестройка, если по гамбургскому счету, суме­ла запустить на полную мощность накопившийся в обществе разрушительный центробежный потенци­ал. Креативные ее задатки, едва проклюнувшись, не получали должного ухода, подпитки, стимулиро­вания. Их забивали сорняки и новые культуры, пе­ренесенные с чужих полей и обещавшие в первый-второй год возделывания сверхурожай. Не важно, что случится потом. Так было почти каждый раз и почти во всех сферах.

Тем дороже мне празднование тысячелетия кре­щения на Руси, приглашавшее каждого граждани­на нашей страны почувствовать себя частью цело­го, свою сопричастность к прошлому, настоящему и будущему Отечества. Не хочу переоценивать убеди­тельности слов, которые я расстелил перед М. Гор­бачевым. Ему нельзя отказать в чутье на опасности и шансы. Обращение, по-видимому, потому вызва­ло полезный отклик, что внутренний голос нашеп­тывал генсеку: преодолей колебания, остерегись примыкать к тем, кому мало уже состоявшегося обделения церкви государством.

Этим ретивым исполнителям задаться бы во­просом, как православию удалось удержаться на плаву и, несмотря на жестокий физический и духов­ный террор, сохранить узы с миллионными масса­ми? Почему слово с амвона было часто доходчивей, чем лавины заклинаний, сходивших с официальных трибун? Полюбопытничали бы, глядишь, и не разу­чились бы концы с концами сводить.