Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Вильгельм Буш, мастер лапидарной сатиры, при­метил: «Кто рулит, упускает из вида дно» («Wer rudert, sieht den grund nicht»). Будучи вознесенны­ми над простыми смертными, земные светила раз­ного покроя и яркости поразительно быстро преоб­ражаются. «Любимый», «уважаемый» — как только его ласкательно не обволакивают — избиратель по завершении подсчета голосов на выборах и распре­деления мандатов деградирует в глазах «демокра­тов» в «улицу», по которой можно ездить вдоль и поперек. А если власть авторитарная, помазанники берут ее, не процедив «спасибо», присваивают без остатка, загоняя под свою пяту, которая выдается за государство, общество. В таком государстве, что ка­сается подданных, признается моральной только мо­раль послушания и смирения, венцом свободы — возможность петь хвалу властителям. Не возбраняет­ся также славословить в адрес их чад и домочадцев.

А ведь чаще всего любому политическому благозлодеянию предшествует «уркналль», или изна­чальный взрыв. Большинство из нас к нему причастны. В выборах участвуем? Участвуем. Позволитель­но, чуть перефразируя Ф. Тютчева, пожаловаться на рок: нам не дано предугадать, как голосование наше отзовется. Во что отольется голос, отданный за пре­тендента на власть или за партию, — во благо или слезы? Под обещания о кисельных берегах при мо­лочных реках искатели власти берут взаймы у изби­рателя государство и, взяв, мнут его как скульпторы глину. Что выйдет после формовки и многократно­го обжига?

В общем, до совершенства и справедливости всем системам долго пахать и поля пропалывать. В Рос­сии же дел в этом смысле непочатый край.

При всех сменах и переменах в моей служебной деятельности я не отлучался от германской пробле­матики. Не потому что дорожил репутацией спе­циалиста в данной области. Судьба моего народа и моей семьи, понесенные ими в треклятую войну потери и пережитые лишения связали мои чувства, заботы и мысли в неразрывный узел. Можно по-разному смотреть на это, но факт остается фактом.

Без лишних слов понятно, что не всегда мне вы­падала возможность серьезно влиять на формиро­вание советских подходов к немцам и Германии. Однако жаловаться на недостаточность случаев за­молвить свое слово, застолбить свою позицию тоже было бы грех. И при Сталине, и после него разви­вал здесь активность, порой неосторожную и даже опасную. Или кто-то посмеет утверждать, будто споры с Л. Берией, дискуссии с Н. Хрущевым, пе­ретягивание каната с А. Громыко являлись чем-то обыденным?

Мне далеко намерение подрумянивать собствен­ные оценки, особенно пятидесятых — шестидеся­тых годов, чтобы втиснуться в ту компанию поли­тиков, дипломатов, политологов, журналистов, ко­торые резвятся ныне на ниве переиначивания бы­лого. Если ловить их на слове, они, прежде чем взя­ли в руки букварь, знали, кто есть кто и что есть что. С их колокольни глядя, Советский Союз был агрессором, виновником несчастий, пришедших­ся на долю Европы, Азии и прочих континентов, не исключая Антарктиды. Поэтому они сочувствовали политике изнурения СССР гонкой вооружений, эко­номическими блокадами, подрывными акциями, рас­шатывания его стабильности извне и изнутри. Таких, заглушавших в себе «голос Америки» и для отвода глаз носивших зачес «под ортодоксов», было у нас, оказывается, пруд пруди. Воистину, чаще, чем ло­шадей, на переправах меняют идеи и личину.

Нет, я и теперь не отрекаюсь от главного, за что стоял, что отвергал и что принимал полвека и чет­верть века назад. Раскол Европы и Германии, как и раскол мира в целом, не являлся подходящей ба­зой для решений, соответствующих вызовам эпо­хи. С утратой Соединенными Штатами атомной монополии и относительной неуязвимости посыл­ки, оплодотворившие стратегию глобального про­тивостояния, безнадежно устарели. Требовались не конфронтация, не всеподминающая милитаризация планеты, но вариант или варианты развития, кото­рые брали бы за ориентир добрососедство, партнер­ство, сотрудничество, что без" умения прощать друг другу недостатки, без отречения от насилия как ин­струмента политики недостижимо.

Кто-то по прочтении этих строк воскликнет: «хо­лодная война» себя оправдала, «империя зла» по­терпела сокрушительное поражение и исчезла. По­томки подсчитают, во что обошелся человечеству нынешний пир. «Возможно, что человечество ста­новится богаче, становясь беднее, и [оно] выигры­вает, проигрывая», — записал Кант. Философия — штука тонкая, а где тонко, там может и порваться.

На мой вкус, как цель не оправдывает средств, так и конечное торжество не облагородит мерзо­стей, мостивших путь к нему, не сделает амораль­ное нравственным. Раскол Германии и Европы был производным от расщепления атома, он являлся не предтечей «холодной войны», а ее эмиссией и вме­сте с тем питательной средой для культивирования вражды и страха. Верно и другое: почти все в пос­левоенном мире сложилось бы иначе, не подыграй ? правители Советского Союза стратегам «балансиро­вания на грани войны», не сделай военную мощь своим излюбленным идолом.

Увы, в политике труднее всего разгадать гра­ницы не чужих, а собственных возможностей. За­нявшись подражательством (чем мы хуже аме­риканцев?!), соскользнув к логике конфронтации, советская политика стреножила себя, утратила ини­циативу. Смещались приоритеты, долговременные интересы стали походить на зеркальное отражение утилитарных потребностей. А зеркало не только не отражает обратной стороны вещей, оно имеет еще одну особенность: правое видится в нем как левое и неправое кажется правым. Что значит сдать в политике инициативу? Это сродни утрате веры в себя, в достоинства собственных идей, в свою правоту.

Наши власть имущие гнали прочь сомнения и сомневающихся. Они демонстрировали вовне не­зыблемый оптимизм: будущее безраздельно за нами и река времени сама принесет если не их самих, то преемников к заветной гавани. Можно даже не гре­сти. Никакие аргументы и цифровые выкладки не колебали догму о неотвратимости смены эпох. Фак­ты отскакивали от этой разновидности фатализма как от стенки горох.

Возьмем германскую проблему. После подписа­ния Московского договора А. Громыко начисто вычеркнул понятия «немецкое единство» и «окон­чательное мирное урегулирование» из своего лек­сикона. Это вместо того, чтобы как-то восстано­вить позиции, по недосмотру оставленные нам же самим в укор. С соображениями, вносившими хотя бы ощущение подвижек, освежения «про» и «кон­тра», к нему невозможно было подступиться.

Новое политическое мышление, провозглашен­ное в 1985—1986 годах перестройкой, звало к инвен­таризации всех скопленных активов и пассивов. Как на текущих счетах, так и в стратегических запасни­ках. Под занавес я снова убедился: не каждый труб­ный звук надо принимать за призывной. До этого, однако, предстояло пройти еще один университет.