Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Наступательных союзов никто не заключает. Все сплошь оборонительные. Официально считаются вымершими «дипломатия канонерок», колониа­лизм, гонка вооружений. Никаких агрессий, един­ственно — «политика силы». Прочь интервенции, только «дружеское участие». После Второй миро­вой войны контрагенты занимались исключитель­но «довооружением», установлением «паритета», закрытием «окон уязвимости» и лишь изредка сры­вались на эскалации. Самые убойные системы именовались «тело господне», «страж мира», «пи­онер». Это не шибко преуспевшие по части фан­тазии немцы разводили «леопардов».

Ныне никто не заносит себя в противники сво­боды, равноправия народов и демократии. С ис­чезновением последних очагов апартеида как буд­то утратила актуальность расистская зараза. На подъеме, правда, фундаментализм разнообразных пошибов с такими отвратительными спутниками, как фанатизм, транснационально организованная преступность, терроризм. Они изрядно портят на­строение, но планетарную погоду не определяют.

Если все за добрососедство, за гармонию инте­ресов, за свободы и человечность, то где же по сию пору таится искуситель, что заставляет держаться за «парабеллум», за приоритет мировоззрения над здравым смыслом, за деление равного не неравные части? Сколько поваров, столько вкусов, — и пре­красно, иначе одной звездочки на все рестораны было бы предостаточно. Политические повара, од­нако, не менее изощренны в переменах блюд, хотя и не всегда этим бравируют. Разве что повара, пре­тендующие на шефский колпак.

В тридцатые — сороковые годы советская пропа­ганда пела осанну «сталинской демократии», всех за­тмившей в солнечной системе. Слава Богу, Н. Хру­щев осмелился обрить диктатора как матерого преступника. Но не отсиживается ли в непрогляд­ных закоулках «ежовая» демократия, вот вопрос? «Крестовый поход» Р. Рейгана призван был умно­жить ряды почитателей американской демократии как непререкаемого эталона для землян. Большин­ство осталось при мнении, что не всякий Белый ку­пол есть святилище и что не каждый облет вокруг статуи Свободы должен заканчиваться обращением в другую веру.

Идеология и политика есть вещи в себе: им пра­вила логики и разума не указ. Но рынок со всеми его атрибутами... Он вроде бы не должен быть предметом полярно помеченных толкований? Было бы все гладко и славно подрессорено, экономичес­кие различия между Западом и Востоком не позна­ли бы, наверное, такой контрастности.

Пока рынок делали родовым признаком систе­мы, неотъемлемой и даже профилирующей чертой демократии (по принципу — «без экономической свободы нет свободы личности»), пробным камнем в диспутах о возможности или невозможности пре­одоления раскола мира, критикам административ­но-командных порядков в Советском Союзе было непросто высовываться. Сторонясь трескучих фраз, эксперты напирали на то, что поддерживавшийся в стране режим мобилизационной готовности, кото­рый требовал доведения до крайних степеней цен­трализованного планирования, подыгрывал натов­ской линии на «обескровливание СССР», не давал ему всерьез заняться устранением экономических диспропорций, расшиванием социальных тупиков и прочего. Но когда в ответ слышалось: противник потому и метит в наше плановое начало, что хотел бы лишить Советский Союз главного козыря в на­вязанной ему конфронтации, — то желания спо­рить с перспективой ненароком очутиться в сооб­щниках атлантических стратегов не прибавлялось.

Выручали художественные образы или сверхде­ловые аргументы, отталкивавшиеся от официально признанной концепции целостности мира. Лично я так и продолжал, как начал в бытность послом в Бонне, доказывать, что современные технологии неотделимы от современного менеджмента, менедж­мент, в свою очередь, предполагает недопотопный маркетинг, причем не только на международном, но и на внутреннем рынке. Особо заскорузлые, типа М. Суслова, или удельные князья, восседавшие по внешнеторговым лавкам, да ультрабдительные, что пасли нас от рассвета до заката, позаботились о том, чтобы коэффициент полезного действия от моей настойчивости не превышал и доли процента. Уже при М. Горбачеве мне не удалось пробить несколь­ких реальных проектов, обещавших, по взвешен­ным расчетам, приличную экономическую отдачу и утверждение новых для СССР, более эффективных моделей хозяйствования.

Несколькими страницами выше написано, что демократию невозможно купить или взять взаймы. А как с рынком? Если на нем все покупается и продается, то и сам рынок прихватить ничего не стоит. Примерно так рассуждали реформаторы, путавшие рынок с базаром. Еще одной грубейшей ошибкой М. Горбачева и наследовавших ему было поверье, что стоит присягнуть свободе купли-про­дажи, и рынок сам реализует себя. Почти мгно­венно, как если бы речь шла об обмене — зуб за зуб, око за око.

Советский президент позволил заморочить себе голову «программой 500 дней», чтобы затем дурь сия отправилась мутить воду по всей стране. Пер­вый российский президент в силу решительности характера благословил Е. Гайдара на «программу из 8 пунктов», которые обещали в один присест сделать россиян «свободнорыночными» хозяевами и хозяйчиками. В арабской сказке семейную про­блему уладили за тысячу и одну ночь. В нашей, русской, финал будет писаться за чертой второго тысячелетия и, похоже, не теми, кто сказку на­чинал.

Это в лучшем случае. Если перестать испове­довать поутру одни идеи и под вечер другие, то на оздоровление советской экономики и ее приоб­щение к социально ориентированному рынку мог­ло бы достать жизни одного поколения. Видимо, понятно, что обездвиживанию и ломке старого должно предшествовать создание всеохватываю­щих правовой и организационной инфраструктур нового способа хозяйствования. Иначе не избе­жать тяжелейших экономических, социальных, мо­ральных потерь. Рынок, с его кажущейся стихией, зиждется на строгом порядке. Отсутствие после­днего тут же замещается анархией с ее необуздан­ным разрушительным потенциалом.

При целеустремленной и напряженной работе парламента в 500 дней можно было бы овладеть главными из правовых и, наверное, организаци­онных высот социального рынка. Особенно если не штурмовать всем миром пик Коммунизма, что на Памире, или «пик свободного рыночного хо­зяйства», которого на планете Земля не зареги­стрировано и по поводу которого, что касается Марса, ясности нет. Первопроходство — занятие лестное. Двигаясь проторенными дорогами, поли­тики рискуют не оставить следа в истории. А так хочется прослыть незаурядным! Вот и получается, что вместо следования законам писаным прини­маются править и жить по наитию.