Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Умный финансист изрек: железное правило бан­ковского дела — ваши дела не будут лучше, чем дела ваших клиентов. Применительно к сферам полити­ческим, социальным, экономическим это могло бы звучать примерно так: дела правителей не должны складываться благоприятней, чем дела зависимых от них граждан. Сути не меняет, что связь явлений в политике проявляет себя часто опосредствованно и растяжимей во времени.

Перестройкой давался шанс к осознанию каж­дым самого себя, своего места в прошлом, роли в настоящем, назначения в будущем. Гласность была призвана оказать этому великому делу неоценимую помощь, и она могла бы сделать это, твердо дер­жась выверенных фактов и не предаваясь эмоциям или сведению счетов. Конечно, шанс превращает­ся в реальность не ожиданием дела и не обещани­ем дел, но единственно через их совершение. И не просто совершение. Если не знать, что чему долж­но предшествовать и за чем следовать, проку не быть. Оглядываясь на последние десять — двена­дцать лет и сопоставляя сказанное с содеянным, не перестаешь поражаться склонности политиков к алогичным действиям и поступкам. Как будто все или без малого все намеренно делалось шиворот-навыворот.

Перестройка открылась констатацией: система, общество, страна в опасно запущенном недуге. На­прашивался вопрос: на ком ответственность за слу­чившийся, как утверждалось, сбой? Что на чужаков вешали — малоинтересно. Какие познания вынес­ли наружу раскопки в самих себе — это куда суще ственней. Вскорости доморощенный злодей сыс­кался — Л . Брежнев. Он кругом виновен: за «зас­той», за разлад снабжения и торговли, за корруп­цию в госаппарате, за интервенцию в Афганистан. Л. Брежнев, оказывалось, особенно нашкодил пос­ле 1975 года, когда существовал по милости врачей, царствовал, но не правил.

На сей счет у меня состоялось письменное объяснение с М. Горбачевым. Я счел своим дол­гом сделать представление по поводу не столь­ко развенчания покойного генсека, сколько отсут­ствия хотя бы намеков на роль здравствовавших в ту пору его сподвижников. Как-никак они восемь лет руководили страной от его имени. Некоторые из регентов удостоились быть названными в за­писке по имени, остальные, включая М. Горбаче­ва, шли под псевдонимом «и другие». Вы, чита­тель, правильно подумали — отец перестройки не пришел в восторг.

Пусть виноват Л . Брежнев. Восемь лет терпел, что за его спиной обделывались всякие комбина­ции. Потерпит еще. Но не следовало ли М. Гор­бачеву пойти несколько дальше совместной с Э. Шеварднадзе клятвы исключить «на будущее» решения, не опробированные полным составом По­литбюро, и позаботиться о том, чтобы таковых не было за спиной партии? И вслед еще один подвопрос: насколько в принципе может быть эффектив­ной и устойчивой система, формально завязанная на монопартию, а в действительности на возне­сенную над всеми и вся должность, отдававшую­ся (с одним известным изъятием) в пожизненное владение некоей персоне и зависевшую всецело от ее наклонностей и причуд?

Партия — это не пчелиный улей. Иначе говоря, единственно верной увертюрой перестройки долж­на была быть глубокая реформа партии снизу до­верху, превращение ее из организации, аукающей генеральному секретарю и обслуживающей его, в институт, поставленный в непрерывной связи с жи­вой жизнью генерировать свежие идеи. М. Горба­чев предпочел, однако, другой сценарий. Сначала чистка партаппарата, расстановка, как полагал ген­сек, верных ему кадров. Затем вторая селекция. За 1985—1990 годы краевые звенья поменялись триж­ды. Пошло ли это на пользу М. Горбачеву или боль­ше — Е. Лигачеву?

1988 год — год смены вех, год решающих — по убеждению многих, роковых — перемен. КПСС возвратила властные функции Советам разных уровней. Нужная реформа, и крайне серьезная. Она предполагала самую тщательную подготовку, ибо Советы за десятилетия их вождения на помо­чах разучились самостоятельно ходить. К тому же в их распоряжении не было ни специалистов, ни материальной базы. Правление Советам предсто­яло начинать с нуля. Партия, таким образом, обо­сабливалась от государственных обязанностей, не позаботившись, пока расправит плечи дееспособ­ный преемник. Открылась полоса безвластия.

Если бы авторы плана с плакатным названием «Вся власть Советам!» сегодня объявили, что хао­тический переход из одного состояния в другое вызывался ими намеренно, в расчете на разоруже­ние и партии, и Советов, я лично не удивился бы. Еще меньше поразило бы меня признание, что вся «реформа политической системы» 1988 года затеивалась для нейтрализации предрекавшегося сопротивления в партии усилению режима личной власти М. Горбачева в противовес всем прочим государственным и общественным надстройкам и пристройкам.

Облагораживание советской действительности в отрыве от перелома в сознании? Такого, на мой взгляд, быть не могло. Либо будет четко обозначен берег, от которого отправляется корабль, и коорди­наты нового порта приписки, либо болтаться это­му кораблю без руля и ветрил в надежде, что тече­нием его куда-то прибьет.

Сталинизм не просто тенью преследовал нас. Он сидел в порах самого склада жизни, в гипертрофи­ровании государственности, противном отдельному человеку и обществу в целом, в антидемократичес­ком централизме, наделявшем верховного владыку качествами божества.

Неудача перестройки многими нитями связана с неспособностью М. Горбачева сказать правду о на­шем прошлом, назвать все вещи своими именами, признать, что сталинизм был абсолютным отри­цанием социализма, его нежеланием восстановить Б правах принцип разделения властей вместо того, чтобы, разделяя, властвовать как прежде.

«Безусловный приоритет», отданный политике перед экономикой, уподобил в конечном счете пе­рестройку перестановке мебели, людей, акцентов. Со временем обращались так, как будто в кладо­вой держали про запас еще одну жизнь. Но иной потерянный час за годы не наверстаешь. Вчера — хворь, сегодня — недуг, назавтра — инвалидность или летальный исход. И возникает критическая масса, селевой поток, который даже при огром­ном напряжении сдержать редко кому удается.

Идеология сталинизма себя изжила. О новой не удосужились позаботиться. Общее идеологическое пространство распалось. Расцвели пресловутые 100 цветов. Цветки дали завязи. В национальных квартирах зажглись собственные огни. Несмотря на высочайшую степень интеграции — 84 процен­та, поползли швы экономического корсета. Развал экономики запрограммировал распад державы с многовековым прошлым.

Россия отброшена в XVII век. Наука в загоне. Школы в упадке. Культура во мраке. Хозяйство в распаде. Каждый оставлен спасаться как может. Успешней всего это получается пока у людей без совести и морали.