Дэвид Брукс - Бобо в раю. Откуда берется новая элита

Зайдите опять же в сетевые магазины, которыми пользуется образованный класс – Pottery Barn или Crate & Barrel. Эти и им подобные сети стараются восстановить на своих торговых площадях давно потерянный мир стабильности и порядка. Магазины Resoration Hardware, которые плодятся, как «Старбаксы» по моллам Америки, предлагают своим дипломированным покупателям старомодные фонарики из гофрированной стали (такие же, как в летнем лагере), ножницы ручной ковки, архаичные свистульки и вафельницы, классические точилки Boson Ranger, подносы с отделениями, как в школе, классические стаканы Pyrex из стали и стекла, в каком ваш доктор держал палочки для прижимания языка. Все это ностальгические вещицы из покинутого нами прошлого, тихой заводи, которую мы оставили ради учебы или работы в большом городе.

Замечательная иллюстрация духовной сумятицы образованного класса содержится в видеоролике, созданном Resoration Hardware для потенциальных инвесторов в 1998 году в преддверии публичного размещения акций компании. Голос за кадром объясняет мифологию сети: «В наше коллективное бессознательное наравне с образами Эйзенхауэра, Донны Рид и Джорджа Бейли проникло совершенно четкое ощущение, что вещи той эпохи делались на совесть, а потому и ценились чуть выше». На экране мелькает хроника сороковых – пятидесятых. «Что же произошло? Медленно, но верно наша страна стала лидером производства и соответственно потребления». Здесь идет изображение крупных пригородных районов и огромных торговых центров. «Это было дальновидно, это было правильно». Следует «пластмассовая» сцена из «Выпускника». «Этот образ мысли отразился в сфере торговли: понадобилось больше торговых площадей, больше, еще больше и еще больше. Но однажды поколение людей, уже привыкших к изобилию, отшатнулось в ужасе от неуемного потребления, огляделось вокруг и стало искать новых путей».

Вот вам и пожалуйста. Поколение, у которого уже был не ограниченный выбор, отшатнулось и обнаружило, что оно «ищет новых путей». Наше подспудное желание вернуться в некий потерянный мир вековых традиций и установлений проявляется в тысяче разных вещей. Мы ощущаем, что ценой за нашу обретенную свободу стало ослабление связей между людьми, распад местных сообществ. Нам хочется восстановить эти связи. И все же мы едва ли готовы действительно вернуться в эпоху ограничений, что означало бы сужение спектра возможностей.

В итоге мы имеем грандиозное духовное попурри, в котором смешались и желание автономности, и тяга к сообществу. Нередко молодые бобо становятся активными членами церковной общины или синагоги, однако они вовсе не заинтересованы, чтобы кто-то извне – Папа Римский, священник или ребе – учил их жизни. Воинствующая секуляризация осталась в прошлом. Люди возвращаются к религии, но одной им часто бывает недостаточно. Социолог из Принстона Роберт Ватнау сообщает о 26-летней работнице системы соцобеспечения, дочери методистского проповедника, которая свою религиозную принадлежность обозначает как «методистский даосист индейский шаман русско-православный квакер буддистский иудей». Конечно, не все нахватали столько блюд со шведского стола религий, но даже в более традиционных кругах, когда люди возвращаются в религиозную общину, все понимают, что участие в общинной деятельности для них не менее важно, чем собственно религия.

Не так давно New York Times Magazine выпустил специальный религиозный номер, хитроумно озаглавленный «Религия возвращается (вера на очереди)». Умонастроения бобо замечательно отразил Фрэнсис Фукуяма в своей работе 1999 года «Великий разрыв»:

«Если раньше сообщество возникало как побочный продукт непоколебимой веры, то сегодня люди возвращаются к религии в стремлении стать частью сообщества. Иными словами, причина возвращения к религиозным традициям не обязательно в том, что люди верят в истинность откровения, но, безусловно, в том, что ослабление сообществ и мимолетность социальных связей в секуляризированном обществе порождает острую потребность в причастности к ритуалам и культурной традиции. И вот они уже помогают бедным и ближним, но не потому, что так велит религиозная доктрина, но из желания быть полезными сообществу и убедиться в том, что религиозные организации предлагают наиболее верный путь к удовлетворению этой потребности. Древние молитвы и вековые обряды они повторяют не потому, что верят, что их ниспослал Господь, но ради того, чтобы передать своим детям правильные ценности и самим испытать умиротворяющий эффект ритуала и связанное с ним ощущение соборности. Можно сказать, что саму религию они и не воспринимают всерьез. Религия становится источником обрядовости для лишившегося ритуалов общества и, таким образом, вполне объяснимым проявлением естественного стремления к причастности, присущего всем людям от рождения».

Нельзя сказать, что прихожане из бобо стараются меньше других. Посты и прочие ограничения они зачастую блюдут даже строже обычного. Однако пост в их случае не означает смирения. В прежние века верующие ощущали, что свобода каким-то парадоксальным образом достигается через полное повиновение воле Божьей, однако подобное слепое подчинение для душевного склада бобо просто неприемлемо. К примеру, среди иудеев растет движение молодых ортодоксов, которые знают иврит, изучают Тору и соблюдают кашрут. Строго следуя традициям, они при этом позволяют себе выбирать, и те из древних законов, что задевают их современные чувства – к примеру, почти все правила, ограничивающие роль женщины, – они просто не замечают. То же самое происходит, когда какие-либо из библейских установлений противоречат плюрализму, когда иудаизм преподносится как единственная истинная вера, а остальные религии – как неполноценные или ошибочные. Ортодокс без слепого следования букве и в самом деле – флексидокс.

Организованная религия, когда-то отвергнутая как безнадежно устаревший институт и опора для слабых духом, сегодня снова набирает авторитет. Упомянув за ужином свое участие в жизни церкви или синагоги, бобо ощущает легкий прилив морального удовлетворения. Это демонстрирует, что он не какой-нибудь зацикленный на себе нарцисс, а член религиозной общины. И все же религиозный дискурс изменился. Сегодня межконфессиональные диспуты, отнимавшие столько сил у теологов прошлого, выглядели бы нелепо. «Я, конечно, не религиовед, – пишет Вацлав Гавел в журнале Civilization, – но, на мой взгляд, в основных религиях куда больше общих черт, нежели готовы признать их последователи. У них общая отправная точка – что этот мир и наше в нем существование повинуется не слепому случаю, но мистическому, непреложному порядку, источник, направление и цели которого нам сложно постичь во всей полноте. Нравственные законы, налагаемые этим мистическим порядком, тоже очень похожи. На мой взгляд, совокупность всех существующих различий в этих религиях не перевесит их фундаментального сродства».