Оскар Уайльд - Письма

И вот что любопытно: в Англии свободны все виды искусства, кроме сценического; цензор утверждает, что театр принижает и что актеры профанируют высокие сюжеты, и посему цензор запрещает не публикацию «Саломеи», но ее постановку. И, однако же, ни один актер не выразил протеста против этого оскорбления театра — ни даже Ирвинг, который все время разглагольствует об Актерском Искусстве. Это показывает, как мало среди актеров художников. Все театральные критики, за исключением Арчера в «Уорлд», согласны с цензором в том, что необходима цензура над актерами и актерством! Это говорит о том, как скверен должен быть наш театр, а также о том, какие филистеры английские журналисты.

Я очень болен, дорогой Уилл, и больше не могу писать. Всегда Ваш

Оскар Уайльд

Хомбург

[Почтовый штемпель получения — 22 июля 1892 г.]

Дорогой Арчер, я здесь лечусь водами и не имею при себе экземпляра «Саломеи», иначе охотно одолжил бы его Вам, хотя отказ цензора разрешить представление моей трагедии основывается исключительно на его дурацком вульгарном правиле о недопущении сценической трактовки библейских сюжетов. Я не думаю, чтобы он вообще читал пьесу, а если он прочел-таки ее, то я не думаю, чтобы даже бедняга Пиготт стал возражать против свободы художника трактовать свой сюжет как ему заблагорассудится. Ведь возражать против этого значило бы возражать против Искусства в целом — позиция крайняя, но, я думаю, немного слишком крайняя для Пиготта.

Мне хочется сказать Вам, как признателен я Вам за Ваше письмо в «Пэлл-Мэлл газетт», признателен не только за весьма лестную и великодушную оценку моего творчества, но и за выраженный в нем решительный протест против презренной официальной тирании, которая существует в Англии в отношении драмы. То, что заурядного театрального критика радует сам факт существования подобной тирании, поражает меня до глубины души. Я-то думал, что писать об искусстве, в котором художник несвободен, — удовольствие сомнительное. Вся эта история — большая победа филистеров, но только временная. Мы должны упразднить цензуру. По-моему, мы сможем это сделать. Я должен повидаться с Вами, когда вернусь. Всегда Ваш

Оскар Уайльд

[Баббакумб-Клифф]

[? Январь 1893 г.]

Любимый мой мальчик, твой сонет прелестен, и просто чудо, что эти твои алые, как лепестки розы, губы созданы для музыки пения в не меньшей степени, чем для безумия поцелуев. Твоя стройная золотистая душа живет между страстью и поэзией. Я знаю: в эпоху греков ты был Гиацинтом, которого так безумно любил Аполлон.

Почему ты один в Лондоне и когда собираешься в Солсбери? Съезди туда, чтобы охладить свои руки в сером сумраке готики, и приезжай, когда захочешь, сюда. Это дивное местечко — здесь недостает только тебя; но сначала поезжай в Солсбери. С неумирающей любовью, вечно твой

Оскар

Тайт-стрит, 16

[Февраль 1893 г.]

Дорогая мисс Марбери, я надеюсь, что пьеса Вам понравилась и что Фромен тоже доволен ею. Действительное ее название, как я Вам сообщил в телеграмме, — «Женщина, не стоящая внимания». Придется произвести некоторые сокращения, и я не уверен вот в чем: а вдруг американцев, людей обидчивых, чрезмерно обидчивых, заденут некоторые глупые добродушные насмешки над их страной во втором акте? Если заденут, а Вам это лучше знать, чем мне, мы могли бы сделать там купюры: это реплики легкого комедийного жанра, не имеющие особой важности, кроме как для роли лорда Иллингворта.

Весьма признателен Вам за газетные вырезки: похоже, пьеса идет с большим успехом; однако я полагал, что Фромен собирается осуществить в Нью-Йорке свою собственную постановку; теперь я вижу, что играть будет труппа Палмера. Как я слышал, Барримор плохо одет в роли Дарлингтона и не понимает, что Дарлингтон отнюдь не злодей, а человек, который действительно считает, что Уиндермир дурно обращается со своей женой, и хочет спасти ее. Он апеллирует не к слабости, а к силе ее характера (второй акт); его слова в третьем акте показывают, что он в самом деле любит ее.

Ошибался ли я, предполагая, что Фромен собирался сам ставить эту пьесу в Нью-Йорке?

Что касается новой пьесы, то ее было бы лучше поставить осенью, правда? Когда она уже будет вовсю идти на подмостках «Хеймаркета». Мне не хотелось бы, чтобы в Америке ее поставили раньше, так как первичной должна быть версия, поставленная под непосредственным наблюдением автора. Мне не нужно рассказывать Вам, с Вашим опытом и художественным чутьем, как вырастает пьеса на репетициях и какие новые акценты может внести в нее автор. Кроме того, это повредило бы моей лондонской постановке, а я обещал Три, что его постановка будет первой; она пойдет после «Ипатии» — как я рассчитываю, в апреле, но точно не знаю.

В отношении ролей: леди Статфилд очень серьезна и романтична — ее следует играть так, словно она подражает героине какого-нибудь романа. Леди Ханстентон добродушна, мила и сердечна; леди Кэролайн сурова и резка; девушка проста и открыта, молодой человек прелестен и юн; что до матери, то ее должна играть Агнес Бут. Лорд Иллингворт требует большой актерской индивидуальности, максимального изящества манер и стиля. Если Фромен откажется от пьесы, Вы должны договориться о ее постановке с Палмером — и на самых лучших условиях! С большой благодарностью, Ваш искренний друг и поклонник

Оскар Уайльд

Баббакумб-Клифф

[22 или 23 февраля 1893 г.]

Мой дорогой Ричард, я только что прочел «Стар» и пишу, чтобы сказать Вам, как я рад тому, что Вы, с Вашим живым художническим темпераментом, проникли в тайну души моей поэмы — быстро и уверенно, подобно тому как годы назад Вы проникли в мое сердце.

Конечно, кое-что вызвало у меня сожаление — за Вас. Журналистика — это ужасная пещера, где пачкается божественное, пускай всего на мгновение. Почему, скажите, молодого пророка, поднявшегося из тьмы колодца, Вы уподобляете «игрушечной фигурке, выскакивающей из ящика?» Почему холодную, скептическую рационалистку Иродиаду Вы называете «прозаичным, практичным созданием»? Ведь она гораздо больше, нежели только это: она олицетворяет рассудочность в ее трагическом одеянии, рассудочность с ее трагическим концом. И — о! — Ричард: почему Вы говорите, что я забавен в сцене, когда Ирод слышит, что в его царстве есть человек, воскрешающий мертвых, и (в полном ужасе от столь жуткой перспективы) восклицает, надменно и испуганно: «Воскрешать мертвых я не позволю!». «Было бы ужасно, если бы мертвые возвращались».

Но все это не имеет большого значения. Вы нашли дорогу в святая святых обители, где творилась «Саломея», и мне отрадно думать, что моя тайна открылась именно Вам, ибо Вы любите красоту и горячо — может быть, даже слишком горячо — любимы и уважаемы ею. Всегда Ваш