Александр Силаев - Критика нечистого разума

Марксизм ничего не решил: марксистские государства были той же фабрикой, лишь с расплывчатой фигурой бенефициара (мутной, но не отнюдь отсутствующей). Общая логика оскотинивания — та же. Пожалуй, и усугубленная — неправдой о его якобы «снятии», и общей не эффективностью ввиду отсутствия какой-то элиты, стоящей над. Переиначивая известную фразу про Кальвина: широко открыли ворота фабрики, но не чтобы забрать оттуда несчастных, а чтобы загнать туда прочих.

Можно дописать и еще одну фразу, хотя немного и о другом. Наша жизнь не более чем товар, пока суть наших дел целиком сводится к товарному знаменателю. И ведь сводится — все более. В этой цивилизации.

Если что: капитализм начался с торговли пространством, временем и деньгами, и кончится с прекращением их оборота.

Если он когда-нибудь кончится.

Немного подумав: когда-нибудь кончится обязательно.

Только не факт, что нам с этого будет счастье, а не полный крантец.

Подлинное общение — в расставании с образом самого себя. Можно и резче: в расставании с самим собой бывшим, слабым и глупым, и навсегда. И оно же, разумеется, обретение.

«Можешь ли ты сделать меня другим?». Вот и весь тест на смысл-для-меня-человека. Все, что сверх того, либо мелкая прагматика, либо ложь, либо до смерти забитое время.

«Иногда, чтобы оставаться на месте, приходится очень быстро бежать». Рвать, если надо, все. Семейные узы, старые дружбы, выгодные знакомства. Жестоко, зато правда. Ради того, чтобы говорить по-честному — эту роскошь теперь можно себе позволить.

В ее эталонном виде наша романтическая любовь дана как «несчастная». К черту традицию, где желание взыскует не самого Другого, но невозможное — желание Другого (в лакановском смысле, мы имеем тут дело с ранящей бесконечностью: «желание есть не стремление к удовлетворению, и не требование любви, но вычитание первого из второго» и т. д.). Уж лучше, когда просто дружат телами, в дополнении к нежности иных дружб.

На самом деле «профессиональные преступники» — более приличная компания, чем «непрофессиональные», «бытовые». «Профессией» могут быть только преступления против собственности, то же воровство, а это менее страшно, чем преступления против личности, идущие по разряду хобби. Чтобы не говорил УК, но корысть при краже служить смягчающим обстоятельством, а бескорыстность в случае «тяжких телесных» — отягчающим.

Ясно же, что организованная преступность для обывателя — предпочтительнее неорганизованной. Зло, обретаю системность и структурность, становится, как минимум, меньшим злом.

Есть вообще подозрение, что мафия — креатура и тень силовых структур, младший партнер-соперник в контроле особо проблемных сфер. С лицензией официальных лиц. Та же «наркомафия» не более чем следствие мирового трафика, контролируемого теми, кому положено.

В России политическую позицию можно артикулировать просто. Написать две даты: 1917 и 1991. Напротив каждой поставить плюс или минус. Получится четыре базовых позиции, все остальное — подвиды и вариации.

Можно расширить тест до мирового. Выписать ряд чисел в столбик:

1648

1789

1848

1861

1917

1918

1945

1968

1991

Положительное отношение — 2 балла, нейтральное — 1, отрицательное — 0. Чем больше сумма, тем левее ваши убеждения. У предельно левого будет 18 баллов, у предельно правого 0.

Лучше бы, конечно, довести цифирь до десятка. Почему-то десятое не всплывает… Может, кто подскажет.

Впрочем, события продолжаются. Что-нибудь десятое в этом мире случится если не со дня на день, то с года на год.

…Напоследок: а если человек не знает, что было в соответствующий год? Ну ставит прочерк. Если прочерков больше, чем ответов, человек признается аполитичным. Какого бы мнения не был по оставшимся пунктам. Он темный, и это главное. Его позиция не роляет. Ему пальчик покажи — перевербуется. Почти любой, наверное, в случае чего перевербуется теоретически и практически. Но пальчика хватит не любому.

Зашла тут речь — что нас более всего поразило бы в каком-нибудь 17 веке? Есть подозрение, что более всего — антисанитария. Отсутствие, простите, канализации, ну и водопровода. Дамы и кавалеры на балах, писающие в горшки. А вот предположим, что человечество еще немного поживет, не обратится в пыль, машинный концлагерь и прочее нехорошее. Скажем грубо — оно разовьется. И что с позиции вот этого развитого человечества — покажется им столь же тягостным и нелепым, как нам — отсутствие в Версале канализации?

Каждый, конечно, может рисовать и грезить свое развитие. С него и будет определяться «главная адскость» современности. По мне, это будет:

1). Обязательный для большинства рабочий день, вот это хреново с 9 до 18, или как там оно.

2). Транспортная заковыка, у кого час, у кого два, три — каждый день, чтобы отбыть вот эти с 9 до 18.

Человек быстро привыкает к хорошему. Если его избавить от этих двух штук, а потом немного в них окунать, он и поймет, что это такое. Ад это и дикость. Вроде как горшки в Версале.

Как известно, имманентный ограничитель свободы выступает ее условием, иными словами, теряя в ограничении, она убывает. Например, совесть. Как это было возможно?

Иметь совесть: мыслить общинно, не выделяя себя; у тебя нет отдельного «интереса», как нет интересов у части тела; реально лишь тело, взятое целиком. Ты ни важнее других, поскольку, в конечном счете, ни важен ни ты, ни они — важна общность, единственно представимая как подлинность. Общность — от семьи до империи, до природы, до всего . Что еще? Совесть создана определенной эпохой, или, может быть, создала эпоху. Совесть средневекова. Совесть, по мере отдаления ее эпохи, убывает (место ее занимает справедливость, договоренность, гражданское общество — хрупкий баланс интересов эгоистов, плюс любовь как внеморальная страсть, плюс что-то еще). Не «сверхъестественное внутреннее чувство», универсальное в своем определении, но… конкретно-историческое, феодальное, религиозное. Было, но проходит. Мир ее месту.

Что дальше на ее месте? Справедливость: подразумевает выделение социального человека-атома, как предельное объяснение и объясняемый предел. Распад цехов, общин, каст. Средние века кончились — начались свободный труд, одиночество единицы, деятель-субъект, и ему нужна справедливость, сводимая к честному дележу, или, более широко, соблюдение общих правил социальных игр, сколь угодно эгоистичных по интенции («твое личное дело»).