Виктор Слипенчук - Восторг и горечь (сборник)

35. – Виктор Трифонович, этот год для вас юбилейный. Какой подарок вы бы мечтали получить к своему 70-летию?

36. – Что бы вам ещё хотелось написать?

– В вашем восьмом вопросе и в других (в частности, пятнадцатом) – есть ответ. Есть он и в очерках, которые упоминаете. Его только надо не пропустить. Вот почему Александр Сергеевич Пушкин избегал чрезмерной живописи в прозе. Она отвлекает от идеи, от мысли, а мысль – Пушкин не раз отмечал это – в прозе главенствует. Кстати, в отличие от поэзии – в ней преобладает чувство. Чтобы не быть голословным в отношении ответов на ваш вопрос, уже, так сказать, имевших место быть, приведу два абзаца из очерка «Прогулка по парку постсоветского периода», который отдельной книжкой был издан в 2007 году издательством «ОЛМА Медиа Групп».

«В 1613 году Земским собором (по тем временам вполне народным голосованием) был избран первый царь из династии Романовых, юный Михаил Фёдорович. Он не многое мог сделать, но всё же избрание его царём положило конец Смуте.

Последний российский император Николай Второй в 1917 году отрёкся от престола в пользу брата, великого князя Михаила Александровича, чем нарушил закон о престолонаследии, то есть его отречение было нелегитимным. А в 1918-м вся семья русского императора без суда и следствия была расстреляна в подвалах Ипатьевского дома в Екатеринбурге. Что ни говорите, а, подвергнув гражданскому суду КПСС (наследницу партии большевиков), уже нынешняя власть обошлась с нею гораздо справедливее, чем большевики с русским царём, с русской монархией, заслуги которой перед народом России и во времени, и в пространстве гораздо весомее заслуг большевиков. Мне представляется, что референдум с простым нехитрым вопросом к избирателю — хотите ли вы иметь Русского Царя в сегодняшней России? – был бы посильным вкладом единороссов в исправление исторической несправедливости, совершённой в ХХ веке в отношении русского народа».

Сегодня мы опять стоим накануне выборов, и референдум по этому вопросу ничего бы не стоил нам в смысле затрат на его проведение – всего лишь пункт в бюллетене.

Дело в том, что мы, как уже говорил, стоим на пороге фундаментальных реформ по преодолению бедности, по преодолению утечки мозгов и многих-многих других вызовов. Все эти новшества в структурах власти (позволю смелость, включая и мною уважаемый тандем) – это ведь не от хорошей жизни. На данном отрезке времени он оправдал себя. Но для фундаментального устройства жизни нужна фундаментальная фигура во власти, да-да – на все времена. Такой фигурой мог бы быть монарх, а сутью властных структур – Народная монархия.

Разумеется, эта идея далеко не проста, она затрагивает Конституцию страны. Как, впрочем, и другая идея – один за всех, и все за одного, на которой выше подробно останавливался, а здесь лишь добавлю, что планетарное сотрудничество стран неумолимо требует от ООН планетарной Конституции.

Да, этот год для меня юбилейный, но до юбилея ещё есть какое-то время. В отличие от масштабно известных личностей, которым приходится озабочиваться количеством мест в ресторане, чтобы не уступить в своих шоу-именинах Иванову, Сидорову или Петрову, мне на этот счёт нечего тревожиться. Соберутся дети со своими сужеными да внуки и внучки, и – слава богу. А если не соберутся (конец сентября – самое время учёбы в школах и колледжах), то тогда с Божией помощью соберёмся на Рождество. Чем хороши юбилеи – их не возбраняется праздновать целый год.

Это было неправильное время, и, наверное, поэтому я нёс не бидон, а «битон».

Может быть, слово «битон», разошедшееся в народе и закрепившееся в словарях как неправильное, стоило уравнять в правах с правильным «бидон»?! Ведь правильное слово «тоннель» нисколько не пострадало от того, что благодаря товарищу Сталину уравнено в правах со словом «туннель».

Впрочем, вернёмся к тому, что я несу трёхлитровый «битон» молока в военный городок. Я ношу молоко туда каждый день, причём в такую рань, что зачастую на бледно-голубом снегу мои чернильные следы от валенок проявляются самыми первыми. Я ношу молоко на продажу, но деньги получаю в конце месяца.

Мне надлежит посетить два барака и коттедж. В бараках я переливаю молоко в литровые банки, которые стоят на тумбочках рядом с входной дверью, и ухожу. В коттедже – обязан постучать в дверь квартиры и оповестить – молоко!

Сегодня пятое марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. Вся страна в трауре, я произношу мысленную речь с мировой трибуны всего человечества.

Дорогие товарищи всего мира, всех самых маленьких и самых больших стран – мы понесли невосполнимую утрату, умер наш любимый вождь и учитель товарищ Сталин. Давайте же все вместе поклянёмся, что его дело мы продолжим, и оно будет жить в веках.

Вдали я увидел два пятнышка – тёмно-бордовое и тёмно-зелёное, и тут же позабыл о любимом вожде и учителе. Ко мне приближались: в тёмно-бордовом пальто – Галина Филь и в тёмно-зелёном – Светлана Георгобиане.

Наверное, я был влюблён в них, потому что уж очень стеснялся. Боялся поднять глаза – краснел, бледнел и даже начинал заикаться. Мне было стыдно оттого, что мы, колхозники, очень бедны. И всякий раз, встречаясь со школьниками, в том числе и одноклассниками, я чувствовал, что «битончик» с молоком на продажу не только напоминает, но и как бы оповещает всех о нашей бедности.

«Бедность – не порок». Эта пословица вдалбливалась с раннего детства. Однако, встречаясь с Галиной Филь и Светланой Георгобиане, ученицами из параллельного пятого «А» класса, я чувствовал, что хотя бедность и не порок, но и достоинством её не назовёшь.

Ещё на расстоянии они узнали меня. Стали переглядываться между собой, улыбаться, а когда поравнялись – приостановились. Я тоже приостановился.

– Ты почему сегодня так поздно? – строго спросила Галина Филь, не скрывая весёлого озорства.