Эксперт Эксперт - Эксперт № 42 (2013)

— Вы приобрели и строите заводы для того, чтобы сначала делать там чужие разработки?

— Самое легкое при формировании производственной программы — делать дженерики. Мы их тоже не обошли вниманием, но это, естественно, не центр прибыли. Скорее это возможность сохранить качество при существенной экономии средств бюджета и перераспределить эту экономию на инновационные препараты. Второе — возможность лицензировать и осуществлять технологический трансфер зарубежных продуктов, причем на разных стадиях их разработки. Кроме этого, в портфеле есть собственные биоподобные продукты и так называемые ми беттер (берем лучшее, что есть на рынке, и делаем еще лучше). И самое главное — свои, совершенно новые, защищенные патентами препараты, призванные ответить на те вопросы системы здравоохранения, где решения пока нет.

— А исторически вы так и шагали по этим ступенькам?

— Нет. Мы многое делаем параллельно. Как только у тебя появляется сильная исследовательская команда и ты можешь делать что-то революционно, а не эволюционно, нужно рисковать и делать.

— Каков сейчас ваш портфель?

— Сейчас, конечно, он смещен в сторону лицензионных продуктов. Более важно представлять себе, как он будет выглядеть в 2018 году, когда мы надеемся вывести на рынок свои наиболее многообещающие продукты. Пока мы планируем, что 35–40 процентов портфеля (в деньгах) будет приходиться на лицензионные продукты, 10–20 процентов — на наши собственные инновационные разработки, остальное — на продукты, не имеющие патентной защиты.

— На каких условиях вы берете в разработку лицензионные препараты?

— Мы начинали с лицензионных соглашений, где наша зона ответственности — Россия, потом к России добавились страны СНГ, Турция и Ближний Восток, балканские страны, Северная Африка. Сейчас при заключении соглашений мы, как правило, обсуждаем мировые права. У нас есть лицензионные соглашения более чем с 20 компаниями (среди них Merck, Roche, AbbVie, Theravance, Bristol-Myers Squibb), а число продуктов скоро приблизится к ста. С мировыми правами мы только начинаем. Серьезной вехой стало недавнее соглашение с бельгийской компанией UCB по препарату олокизумаб для лечения ревматоидного артрита. Он прошел уже вторую стадию клиники, мы в этом году приступаем к клиническим исследованиям в России и Турции, в следующем — в Европе и США.

— И все же, когда вы только начинали свою деятельность, вы говорили, что для собственного R&D у вас не было ничего. Однако он появился достаточно быстро, и вы смогли заниматься не только лицензионными, но и собственными продуктами. Где вы взяли исследователей?

— Девелопмент у «Р-Фарм» появился практически сразу, что и позволило нам лицензировать продукты и доводить их до рынка. Этот блок в компании очень высокого уровня. Если вы спросите у наших партнеров в США и Европе, доверяют ли они клиническим исследованиям «Р-Фарм», они скажут: да, безусловно. А вот research, исследований, у нас не было.

— И где взяли?

— В основном в Америке. У нас там большие команды в Массачусетсе и Калифорнии. Хотя есть пара отечественных проектов. Один в области химии, другой — биотеха. В России есть неплохие команды разработчиков, у них хорошая научная база. Немного не хватает компетенций по переводу продукта от идей в практическую плоскость. Мы предоставили нашим командам материальные и технические ресурсы, дали им доступ к опыту наших американских и японских исследователей.

— А эти команды сейчас работают в вашей компании или на аутсорсинге? Какой подход к исследовательским группам вы вообще практикуете?

— Комплексный. Многие компании ориентируются на собственные исследования, и это их в некоторой степени связывает. У нас пять команд внутри: три в биологии, две — в химии. Но они ни в коем случае не отменяют аутсорсинг. Мы даем возможность в самом начале работать над целью двум-трем группам, причем независимо друг от друга. Кто добьется лучших результатов и докажет эффективность своего проекта, тот и получит ресурсы на дальнейшую разработку. Первоначальные вложения достаточно невелики, можно позволить себе финансировать несколько параллельных проектов и в итоге сделать ставку на лидера. Это оказывается рациональнее и эффективнее — поддерживать проекты, прошедшие через сито внутренней конкуренции.

— По- моему, у вас есть команда даже в Японии?

— Мы первая российская фармкомпания, которая дала существенный грант — несколько миллионов долларов — исследователям из университета города Нагоя. Мы рассчитываем там на два направления: одно в области онкологии, другое — неврологии. И, кстати, в первом вполне возможен нобелевский прорыв.

— Есть ли среди нынешнего топа бигфармы компания, близкая к вашему идеалу?

— В каждой компании есть блоки, которые мне симпатичны. Мне нравится Bristol-Myers Squibb с ее текущей стратегией и фокусом на инновационные продукты. Конечно, мне нравятся такие гиганты, как Merck или Pfizer. Мне нравится, как Roche интегрировал Genentech таким образом, чтобы их культура создания инноваций осталась не размытой. И теперь у них один из наиболее выдающихся портфелей перспективных разработок. Мы стараемся имплементировать лучшие практики, но при этом у нас, конечно, есть свои национальные особенности, русская душа.

Мне кажется, мы немного в этом смысле схожи с японцами. Мы чуть более пассионарны в сравнении с классической суховатой западной методикой ведения бизнеса. Мы, как мне кажется, больше отдаемся своему делу. Для нас удовольствие видеть, что гипотеза сработала и усилия принесли результат, часто это вдохновляет больше, чем финансовый успех. И подобный подход может оказаться действенным, потому что в инновационной фарме успех сопутствует в первую очередь энтузиастам. Да и на Западе есть примеры такого энтузиазма и вдохновения. Посмотрите на Genzyme, где ребята вдохновенно бились над практически нерешаемой задачей противостояния орфанным заболеваниям, в них никто не верил. Но они добились успеха и создали фактически новую индустрию, спасли тысячи жизней и заработали огромные деньги. Я думаю, что много возможностей и у российских компаний, пока не слишком больших и достаточно гибких.