Эксперт Эксперт - Эксперт № 43 (2013)

— У каждой старинной скрипки, вероятно, интересная история?

— Я хорошо знаю историю скрипки Гварнери, которую приобрел наш фонд. Джузеппе Гварнери по прозвищу дель Джезу, самый известный мастер прославленной династии, изготовил ее в 1728 году. В конце восемнадцатого века она принадлежала великому итальянскому виртуозу, предшественнику Паганини Джованни Баттиста Виотти. По легенде, Виотти однажды играл на ней в Петербурге перед Екатериной II, и той так понравились и скрипка, и итальянец, что она хотела обоих оставить в России, но уговорить скрипача не удалось. Виотти завещал скрипку своему любимому ученику Андре Робрехту, основоположнику франко-бельгийской скрипичной школы, и от него-то скрипка и получила свое имя. Потом она находилась в коллекции шведского короля, и, сменив еще нескольких владельцев, наконец попала к нам.

«Скрипка Гварнери предоставляет невероятный конгломерат возможностей, но только тому, кто может ими воспользоваться»

Фото предоставлено пресс-службой

— Инструменты такого уровня часто меняют хозяев?

— Это непредсказуемо. Есть семьи, в которых скрипки хранятся с конца семнадцатого века. А кто-то покупает их как инвестицию, иногда краткосрочную, и через несколько лет с ней расстается.

— И на сколько вырастает цена за несколько лет?

— Смотря какие годы — цены растут неравномерно. Но те инструменты, которые стоили десять лет назад два с половиной миллиона долларов, сейчас стоят около шести.

— Вам доводилось играть на всех крупных мировых площадках, какой зал вам больше всего нравится по акустике и атмосфере?

— Их много — симфонический зал Бирмингема в Англии, Берлинская филармония, Центр искусств в Шанхае, Гевандхаус в Лейпциге.

— У нас в стране есть залы такого уровня?

— Безусловно. Большой зал консерватории, например.

— Он сохранил свои свойства после недавней реставрации?

— На мой взгляд, да.

— Среди скрипачей существует жесткая конкуренция?

— Наверное, существует, но я в этом не участвую. Я занимаюсь самосовершенствованием, стараюсь оттачивать свое мастерство и делать интересные проекты. И не трачу время на то, чтобы отследить, кто что и где сыграл, а я нет.

— Ваша профессиональная цель?

— Моя настоящая мечта, как бы высокопарно это ни звучало, увеличить аудиторию классической музыки, и скрипки в частности.

— Вам кажется, сейчас она недостаточна?

— Она потенциально достаточна — людей, которые хотят слушать классическую музыку, в нашей стране огромное количество, но им по разным причинам не дают этого делать. И в этом отношении Москва не показатель. Посмотрите для сравнения, сколько проходит концертов в Рязани, Смоленске или в Южно-Сахалинске. Об этом нельзя судить с позиций столичного жителя. Москва — это отдельный мир, в котором все есть, и даже с избытком. Например, такого количества симфонических оркестров нет ни в одной столице мира. В Париже три оркестра, в Лондоне — пять. А в Москве, я боюсь ошибиться с точной цифрой, но точно больше десяти. Они получают бюджетное финансирование, играют несколько концертов в год и при этом даже не все гастролируют по стране. Это такая роскошь, которую, я не знаю, можем ли мы себе позволить. При этом региональные оркестры влачат просто жалкое существование, там работают музыканты с унизительными нищенскими зарплатами, убогими инструментами и без каких-либо перспектив. Нужно ли Москве больше десятка симфонических оркестров или лучше, чтобы хороший оркестр был в Туле, Смоленске и других городах?

— Какой выход из этой ситуации?

— Обращать больше внимания на регионы. Создавать там не только оркестры, но и музыкальные школы, училища, консерватории. У нас на Дальнем Востоке на девять субъектов федерации нет ни одной консерватории. Ближайшая находится в Новосибирске. То есть у людей, которые учатся музыке и хотят профессионально совершенствоваться, есть два варианта — либо бросать, либо уезжать, потому что высшее образование им получить негде.

— Существует ли русская скрипичная школа?

— Она величайшая, но сейчас ее уже фактически нет. Границы открыты, педагоги уехали. И сейчас можно встретить китайцев, корейцев, которые играют в русской манере. Все смешалось.

— В чем отличие нашей, пусть и ставшей открытой школы?

— В качестве технического подхода и свободе исполнения. Русская скрипичная школа всегда была направлена на физиологическую правильность игры. Хотя на интерпретацию советские педагоги обращали меньше внимания.

— Вы считаете себя представителем русской скрипичной школы?

— Пожалуй, да. Хотя сейчас мне кажется, что это не главное. Важно найти свою манеру.

— Вы один из немногих скрипачей в мире, кто играет целиком цикл из 24 каприсов Паганини. Они действительно почти неисполнимы?

— Я сыграл их на сцене огромное количество раз, это правда, и даже перетрудил на них левую руку. Диск с ними я записал лет десять назад, последние годы их не играл, но думаю, что еще к ним вернусь. Я сам долго никак не мог к ним подобраться, но потом нашел секрет. Их бесполезно выучивать циклом — нужно учить по одному, шаг за шагом. Они так написаны, что один каприс вытекает из другого, и только сыграв один, ты можешь перейти к следующему — как в компьютерной игре, где нельзя перейти на новый уровень, пока не пройден предыдущий.

— А есть в скрипичном репертуаре своя terra incognita — никем еще не сыгранные произведения?

— Есть много произведений не то чтобы неизвестных, но редко исполняемых, которые я мечтаю сыграть. Это скрипичный концерт Карла Нильсена, замечательный концерт Роберта Шумана. И я обязательно до них доберусь. Но сейчас у нас сложилась ситуация, которая меня очень беспокоит, — людей, готовых воспринимать самую серьезную музыку, у нас очень мало. А привлекать неискушенную публику в концертные залы и играть для них концерт Нильсена — это безумие, так мы их к музыке не приобщим. Как это совместить, я сам пока не понял. Мало кто готов слушать Хорошо темперированный клавир Баха целиком в один вечер, хотя это гениальное произведение. Это все равно что пытаться заставить людей, которые едут утром в метро, читать Гегеля или Шопенгауэра. Это невозможно. Большинство будут читать легкие романы и журналы. Можно, конечно, сказать, что мы работаем только для одного процента понимающей публики, собираем профессоров консерватории и перед ними играем. Но тогда как сделать классическую музыку доступной для всех?