Михаил Львов - Каменный пояс, 1985

А в жизни
Курская дуга
Чертой отца последней стала.
Нет над могилой пьедестала,
Где встретил он огнем врага.

Да и самой могилы нет —
Опять растут весною травы,
Цветы встают,
Горит рассвет,
Где бой кипел святой и правый.

— А помнишь Ваську?..
— Помнишь, Вовка
Украл у фрицев автомат?..
— А помнишь, Кольку из винтовки
Убил на улице солдат?..
Сидят вдвоем, видать, по случаю,
А может, просто так сошлись,
И вспоминают
Ту горючую
И героическую жизнь.
И наливают вновь по чарке,
Закуска — сало, винегрет.
— А помнишь, фрицы-то с овчаркой
Три дня вынюхивали след?..
Тут не история, не память,
А детство,
Тот жестокий быт…
Не замела те годы заметь,
И впрямь никто не позабыт.
И вновь о Ваське,
И о Вовке,
И про немецкий автомат.
— А помнишь, Кольку из винтовки
Убил на улице солдат?..

В слепом дыму оставлен
Брест,
И роты третий день не спали…
А комиссар сказал:
— Он есть.
— А где он?
— Где-то на Урале.
Полковник знал и знал солдат,
Когда над бруствером
вставали,
Что есть в России Танкоград.
А где он?
Где-то на Урале.
Как танки шли по мостовой,
О том в газетах не писали.
Жил город жизнью фронтовой.
А где он?
Где-то на Урале…
И если грозы загремят,
Как прежде, мужеством и
силой,
Страну прикроет Танкоград,
Солдат и труженик России.

На правом фланге города-герои.
Ну, а какой, вдали от фронтовых,
Военного, нелегкою судьбою
Отмечены усилья тыловых?

Они не оказались в окруженье
И не были в опасности такой,
Как те, что на осадном положенье
Объявлены по связи городской.

Но в глубине заснеженной России,
Встречая из блокады поезда.
Ответственно трудились тыловые,
Приравненные к фронту города.

И приняли во всех боях участье,
И шли до государственных границ.
Иные добровольческие части
Прошли до многих западных столиц.

…Во фронтовых,
где выстроены зданья
И не осталось той войны следов,
Есть улицы, носящие названья
Уральских и сибирских городов.

А в городах Сибири и Урала
Машины, что отлиты из брони,
У проходных стоят на пьедесталах —
Отсюда к битвам двинулись они.

…А мы на десять лет моложе,
Моложе вас — детей войны.
Не виноваты мы,
Но гложет
Нас чувство горькое
Вины.
Какой?
В подарок и в наследство,
По воле мертвых и живых
Мир отдал нам
Всё счастье детства
Детей годов сороковых.

…И все же счастье есть на свете —
Не затеряться на планете,
Сквозь беды отыскать любовь —
За всю-то жизнь, за всю-то боль
Пришло последнее свиданье,
Пришло у жизни на краю,
И пусть для всех оно — страданье,
Шептал солдат: «Благодарю…»
А после вышел к обелиску,
Присел на серый пьедестал
И долго-долго
В длинном списке
Свою фамилию
Читал.

Как будто под ветер пустынной равнины,
Как будто под склон,
Несется мой поезд,
А имя ему — эшелон.
Я знаю, что степи, летящие мимо,
Объемлет покой,
Что это ученья и с нами
Не будет беды никакой.
Но только усну —
и приснится все то же,
Что очень устал,
Несется мой поезд,
А я — на перроне уснул и отстал!
И вновь просыпаюсь:
Мой поезд несется в просторах степных,
О, как хорошо,
Что пройдут, не сбываясь,
Подобные сны.
Что просто ученья
И просто теплушки стары,
Скрипят, навевая
Нам сны и тревоги военной поры.

Скорей, скорей, скорей
оттаивайте,
Чернила наши самодельные.
И ничего вы не утаивайте
Про тыловые дни метельные.
Про наши беды неиссчетные,
Про будни строгие
и хмурые…
Скорей, оттаивайте, черные!
Оттаивайте, красно-бурые!
Из бузины и жирной сажи,
Из бурой свеклы и из глины!
И мы напишем,
мы расскажем
Свои житейские былины!
И нам чернила намекали
(Так нам казалось
каждый раз),
Как будто перья
мы макали
В траншейную слепую грязь,
В огонь и дым
больших пожаров
Той, фронтовой,
родной земли.
И строчки черные бежали,
И строчки красные текли.
И до победы долго топать
Солдатам нашим
до Берлина…
В чернилах копоть,
копоть, копоть,
Огонь и дым,
и кровь, и глина…

Везем, везем вязанку
Мы по степи немой.
Скрипят шаги и санки:
— Домой!
— Домой!
— Домой!
В снегах уже не вязнем,
Вползли на косогор.
Темно, и от боязни
Заводим разговор:
— Поземка не мешала,
Тропа жива, видна.
— В лес солнце провожало,
А из лесу — луна.
— Мороз почти без ветра…
— Сегодня повезло.
— Хорошая примета.
— Легко дойдем в село.
— Помощник мой, напарник,
Ты прямо весь в отца.
Работал как ударник. —
И хвалит без конца.
— Порядком нарубили.
— Наверно, дня на два.
— Береза и рябина —
Жаркие дрова.
Назавтра спозаранку,
Вот радость для ребят,
Во всех, во всех голландках
Дрова заговорят.
Я размечтался сладостно:
«В печах дрова поют!»
Поддакиваю радостно:
— И холоду — капут!

Храни, судьба моя, храни
Родную праведную пашню,
Где я живу,
Приняв от павших
Зерно добра
В огне войны.
Тепло крестьянских рук
С зерном
Передаю я нынче пашне
И горький опыт
Дней вчерашних
Во имя будущих времен.
Земля моя, не поскупись,
Ты слышишь
Мой негромкий голос?
Наполни верой
Каждый колос,
Чтобы тревоги улеглись.

Я завью веревочкой кручину,
Отрешусь от недругов и свар…
…Я щепал колючую лучину,
Снаряжала бабка самовар.
Ночь из снега ставила завесу,
И пурга освистывала мглу.
Дед мой,
В срок приехавший из лесу,
Колдовал над елкою в углу.
А она смолистою отрадой
Исходила в дедовой избе…
Ничего мне лучшего не надо
Для души в сегодняшней судьбе.
Мишурою елка не сверкала,
По ветвям гирлянда не текла.
Лишь горели свечи вполнакала
И добрели иглы от тепла.
Дед Мороз
Не в силу профнагрузки —
Доброй волей радость приносил.
От порога кланялся по-русски,
И с морозу стопку не просил.
Он сумою встряхивал дорожной
И, довольно хмыкая в усы,
Доставал из сумки осторожно
Полкружка замерзшей колбасы.
Доставал он две пшеничных пышки,
Половинку шаньги обливной —
Это был гостинец от зайчишки,
В пору ту дружившего со мной.
Колыхалась снежная завеса,
И туман дымился на стекле.
И гостинец,
Присланный из леса,
Слаще меда делался в тепле.