Журнал Русская жизнь - Интеллигенция (февраль 2008)

В тот же вечер рассказала Фриде Вигдоровой о происшедшем. Фрида посмотрела на меня долгим, пристальным взглядом и сказала: «Юра прав, это сейчас очень трудно».

Через некоторое время я узнала, чем закончилось Юрино пребывание в начальниках. Однажды ему вручили предписание уволить всех радиожурналистов-евреев. Юра твердо сказал: «Увольняйте меня, я этого не сделаю». Ну, его и уволили.

5 марта 1953 года страна узнала о смерти вождя. Скажу прямо: я почувствовала облегчение. Появилась надежда, что надвигающийся мрак рассеется и страна избежит фашистского безумия. И все-таки, когда я поздним вечером вышла пройтись перед сном, мне показалось, что верхние этажи домов зашатались и стали сдвигаться - то ли рухнут мне на голову, то ли сомкнутся и закроют небо. Колени ослабели. Мне стало очень страшно. Заговорило что-то подсознательное, глубоко затаившееся в душе. Видать, не очень-то я была уверена в светлом будущем, ожидающем страну без Сталина.

Назавтра опять школа. В учительской тягостное молчание, заплаканные физиономии. Зина Кулакова взглянула на меня и неуверенно пробормотала что-то вроде: «Вот, хорошие люди умирают…» Я заторопилась к детям. В коридоре Зина меня догнала: «Кена, да ты что? Думаешь, я прощу людоеду загубленного в лагере дядю Сашу?!» Я уже слышала от Зины о воспитавшем ее дяде-меньшевике и его судьбе. Я уже бывала в ее домике в Покровском-Стрешневе, который дядя с семьей делил до ареста со своим другом, тоже в прошлом меньшевиком, профессором эконом-географом Рафаилом Михайловичем Кабо, отцом известной писательницы Любови Кабо. Мир тесен: Кабо и его жена были ближайшими друзьями моего отца, еще со времен печорской ссылки в эпоху проклятого царизма.

Пожалуй, после смерти Сталина я впервые увидела значительную часть советских граждан в состоянии возбуждения, граничившего с психозом. Во время прощания с любимым вождем в Колонном зале улицы в центре города кишели народом. Ко мне прибежала моя подруга Лена, однокурсница, тогда преподавательница филфака, соседка по Спиридоньевке, жена моего друга. Она была на себя не похожа, вся дрожала. Я впервые наблюдала психоз с такого близкого расстояния. «Я поведу Сашу (трехлетнего сына, - К. В.) попрощаться с великим человеком! Пусть он запомнит этот день». И дальше: «Ты представляешь, Наташа (ее золовка и тоже моя подруга, - К. В.) заявила, что не выпустит Сашу из дому. Сидит и спокойно пьет чай. Как будто ничего не произошло!» Я Лену усадила, дала водички… Да что там… Пришлось мне вылить на нее не один ушат воды, чтобы привести в чувство. Пришлось напомнить про алма-атинскую компанию ее однокурсников, которых арестовали ни за что ни про что, и что сидеть бы и ей с ними по воле вдруг полюбившегося ей вождя, если б не вернулась она из эвакуации в Москву незадолго до ареста друзей. И про Ходынку напомнила… Как в воду глядела - до сих пор неизвестно, сколько подобных энтузиастов, бросившихся прощаться с почившим вождем, было затоптано, задавлено толпой. Попросила пожалеть ребенка. Лена протрезвела малость. Обошлась без прощания, вернулась домой.

Скорбь не помешала гражданам, как всегда в тревожное время, выстроиться в очереди перед магазинами, особенно комиссионными - скупали ценные вещи.

Как всегда делилась с Фридой Вигдоровой первыми впечатлениями от происходящего. Передам то, что особенно врезалось в память. Жена известного профессора (по-моему, имени его она мне не назвала) сказала ей при встрече: «Подумайте, любимый аспирант мужа плакал, узнав о смерти Сталина. А мы его считали порядочным человеком!»

А второй ее рассказ я уже приводила в своих воспоминаниях о Фриде, но не грех и повторить: замечательный режиссер и художник Николай Павлович Акимов, в последние годы жизни Сталина изгнанный из Ленинградского театра Комедии, ныне носящего его имя, скитался в Москве по знакомым, оформлял как художник спектакли своих более благополучных товарищей.

Узнав о смерти Сталина, Акимов прибежал к Фриде и ее мужу Шуре Раскину, в коммунальную квартиру на Ермолаевском, с криком: «Я его пережил! Я его пережил! Я его пе-ре-жил!!!»

Как ни чистил Сталин и его приспешники университеты, институты и вообще идеологические учреждения, как ни арестовывали людей, способных думать и правильно оценивать то, что происходит в стране, мои единомышленники не были редкостью. И среди молодежи далеко не все скорбели о Сталине, давились в толпе, чтобы попрощаться с усопшим вождем.

Я заканчивала свой мемуарчик, когда в одну из бессонных ночей, которые так часты в старости, в памяти всплыли строчки из давно забытого стихотворения. Вспомнила название «Страна Керосиния». Год 1957-й, а может, 58-й.

Днем обзвонила питерских друзей - мало кто слышал о нем. А когда-то среди московской литературной молодежи оно пользовалось популярностью. Я напрягла мозг, и постепенно («камень на камень, кирпич на кирпич») я его вспомнила целиком. О, чудо!

Итак:

Имя автора «Страны Керосинии» я хорошо помню - Юрий Панкратов, студент Литинститута. Его хотели исключить из комсомола и из института, сначала за «Керосинию», потом - за дружбу с Пастернаком. Кажется, в 1995 году вышел сборник стихотворений Панкратова.

Сталина похоронили в Мавзолее рядом с Лениным, в мундире генералиссимуса и при всех регалиях; к имени «Ленин» над входом прибавили еще одно имя. Сначала в Мавзолей пускали по специальным билетам. Наш учительский коллектив стараниями директора, близкого к верхам, этими билетами был обеспечен. Вокруг права первенства шла какая-то глухая возня.