Журнал Русская жизнь - Интеллигенция (февраль 2008)

Жизнь в очередной раз напоминает нам о том, что смерть мало того, что неизбежна, но еще, сплошь и рядом, внезапна. Совсем еще не старая женщина собирается мирно позавтракать (поужинать). Достает из холодильника кефир, садится за стол. Кефир свежий, холодный, со сроком годности все в полном порядке. Уютно-бессмысленно мурлычет радио. За окном - золотая осень. А потом - раз! - и все. Осень сменяется зимой, зима - весной, кефир протух, вместо совсем еще не старой женщины за кухонным столом сидит скелет, и только радио, как и прежде, бубнит себе и бубнит, без перерыва. А еще эта история в очередной раз наводит на мысль об ужасности феномена многоквартирного дома. Неизвестно, что за стеной. Люди жили, а у них за стеной сидел скелет. За столом, перед открытым пакетом кефира.

Дмитрий Данилов

Газетные бури: борьба с космополитизмом

Революционное самоедство давно стало притчей. За каждым поколением властителей и управленцев - новая чистка.

В 1940-е, вслед за крестьянами и «ленинскими кадрами» под раздачу попала интеллигенция. Причем en masse. Почему? Проще всего поискать у вождя народов томик маркиза де Сада под подушкой и списать все на врожденную кровожадность и горячий горский нрав, как было модно делать в публицистике 20-летней давности. Но есть и другие причины.

Удерживать кусок Европы, который удалось заглотить, значило играть роль мирового резонера. А как оборонять идейные позиции? Надо отстроить мыслящее сословие, заставить его работать на новый проект. Лучше всего запугать. Ведь сословие, не имевшее ничего своего, кроме вольностей, крепко за них держалось. И вот - ритуальные расправы на собраниях и в газетных передовицах. Разгром театра Мейерхольда. Кампании против музыкального «формализма» и вообще «космополитизма», преследования «врачей-отравителей». Попытки отстроить новую идеологическую башню стахановскими темпами.

Суть советского проекта изменилась, сомнений нет. Начинали с ЧК и «эксов», надеялись на мировую революцию. Но надежды не сбылись. А впереди маячила война идей, взявшая старт после Фултонской речи. Но что теперь строить и во что верить? Оставалось одно: вернуться назад и восстанавливать имперскую постройку с поправкой на нравы века и «красную» риторику.

Стороны были в заведомо неравном положении. Если Запад хорошо знал, чего он хочет и от имени каких ценностей выступает, то советское руководство уже оказалось в явном, хоть и старательно скрываемом идеологическом тупике. И металось, попутно закручивая гайки. Конец 30-х стал сталинским Февралем, конец 40-х - Октябрем. Новое государство, новая идеология. Отныне СССР был обречен на движение по спирали. Не марксовой. Нисходящей.

Литературная газета, 2 марта 1949 г.

Их методы…

Н. ПОГОДИН

…Меня поразила одна вещь, над которой я никогда всерьез не задумывался. Ведь я сам когда-то начинал и нес новое в театр, то, что давала мне действительность: индустриализация, коллективизация, построение социализма.

Пьесы эти известны. Но никто, кроме автора этих пьес, не может хорошо знать и помнить, как в те времена в критике принимались и расценивались эти пьесы.

Прежде всего был подхвачен чисто внешний, условный признак: автор пришел в драматургию из газеты. На этом признаке условились решительно все критики вo главе с Юзовским и без конца попрекали меня газетностью. Если действующие лица говорят достоверным, слышимым нами языком - да, похоже на газетность. Если герой опять-таки достоверен, узнаваем - да, похоже на газетность. Если, наконец, сюжет и ситуации взяты из жизни - да, это действительность, но опять газетность.

В свое время - в 1935 г. - меня глубоко оскорбило предисловие Юзовского к однотомнику моих пьес, вышедших в Гослитиздате.

Юзовский брал мои пьесы и обращался с ними именно как хотел. Играя на недочетах первых опытов, он эти недочеты превращал в «примитивный документализм очерка» и доказывал самую вредоносную свою «теорию» о том, что «выдумка» сильнее жизни. Получилось чорт знает что! Если бы я выдумал все свои пьесы, то они бы, по мнению критиков типа Юзовского, сделались «художественными» и несли бы большую «правду искусства». Но в них, оказывается, нет художественной правды с точки зрения снобов, исключительно потому, что прямо отражается действительность. Это, по их мнению, «наивный реализм», который потом подхватит и разовьет в «теорию» Гурвич.

По форме в предисловии Юзовского все правильно. От вас требуют углубления, художественного обобщения, типизации. Против чего же тут возражать? Но это было только соблюдением формы, без которой нельзя пропустить в нашу печать статью.

Меня оскорбляло бездушие, насмешливое, ядовитое бездушие, с каким Юзовский относился не только к моему труду - это еще так-сяк, но он с таким же бездушием относился к жизненному материалу, из которого вышли пьесы тех лет.

Люди, явления, жизнь со всем ее бурным, удивительно поэтическим стремлением к социалистическому будущему, драгоценные pocтки социализма в сознании людей времен первой пятилетки под эстетическим пером Юзовского превращались, в лучшем случае, в «новый социальный материал».

«„Tемп“, - писал Юзовский, - это наивное освоение нового социального материала. Это двусмысленная честность документации. Это недоверие к „выдумке“. Это простоватая „добросовестность“ - „чтобы было, как в жизни“».

«Честность документации двусмысленна» - это казуистика, намек, усмешка, литературная чертовщина, которую Юзовский опять-таки намекающе расшифровывает как «простоватую добросовестность».

Короче говоря, 15 лет тому назад Юзовский рекомендовал нашей драматической литературе очень осторожно, очень недоверчиво, очень критически поглядывать на нашу действительность, иначе эта литератуpa будет «простоватой», «достоверной», но никак не художественной.

Именно для того и противопоставлялась правда художественная правде жизненной, а жизненность на сцене шельмовалась как «примитивный газетный очерк», чтобы потом в категорической и агрессивной форме утверждать, что у нас нет драмы и быть не может.

«…» Космополитизм, как явление антипатриотическое, неминуемо, по логике вещей, должен был разъедать и разъединять нашу среду.

В 1943 году, при обсуждении «Новогодней ночи» А. Гладкова, Юзовский бросил мысль о том, что драматурги старшего поколения постарели, а вот-де Гладков пришел из жизни, знает эту жизнь и утирает нос старикам. Старшее поколение противопоставлено младшему, явилась абсурдная проблема «отцов и детей».

Это только один пример вредительской работы на размежевание, натравливание, стравливание внутри Союза писателей в рядах драматургов.