Журнал Русская жизнь - Смерть (июнь 2009)

… За окном - даром что промзона - почти идиллия: золотой одуванчиковый луг, первый, после затянувшихся заморозков, теплый день, мягкое солнце в чистых окнах. Но чему радоваться, если май - самый смертный месяц, говорит Ирина Ивановна, месяц уходов, - недавно за сутки ушли сразу пятеро человек.

Спрашиваю, знали ли они об этом, готовились к концу? «Одно дело сказать - первая стадия рака, немедленно иди на операцию, и совсем другое - ты скоро умрешь. По закону мы должны говорить все, но мы к этому подходим очень индивидуально».

Ярославский хоспис интересен как некоторое выражение чистоты жанра, как прецедент полностью бюджетной модели паллиативной медицины (паллиативная помощь - система медико-социальных мер, облегчающих страдания или продлевающих жизнь неизлечимого больного). У него нет «общественного софинансирования». В будущем году хосписному движению в России исполнится 20 лет, и в общественном сознании оно прочно ассоциировано с феноменами христианского служения, сестричества, благотворительности, волонтерства и других форм гражданской активности. Милосердие никогда не было государственной прерогативой. К примеру, самый первый, еще советский хоспис, открытый в Лахте в 1990 году при участии одного из идеологов хосписного движения, официально называется «государственно-благотворительным учреждением»; и это скорее норма, нежели исключение. Так начиналось и в Ярославле - выездную хосписную службу еще в 1993 году создала общественная организация «Центр Хоспис», которую курировала энтузиастка Патриция Кокрелл, жительница Эксетера, города-побратима Ярославля; но через несколько лет, когда гранты закончились и финансирования не стало хватать, выездную службу и дневной стационар передали на городской бюджет здравоохранения. «Общественники» создали прецедент и разработали направление - «муниципальщики» подхватили, развили и сумели институционализировать благое начинание. Ярославцам в каком-то смысле повезло: десять лет назад в Ярославле, под очередные выборы, власть сделала этот прогрессивный жест - выделила помещение и штатное расписание. Немного? - но в иных соседних областях ничего подобного до сих пор нет. В одной из них, как рассказывали, руководитель здравоохранения наотрез отказалась даже обсуждать возможность открытия хосписа и назвала задачи обезболивания инкурабельных больных «проблемой родных и близких»; из года в год обещают открыть хоспис в Рязани, Смоленске, Твери - а воз и ныне там; лишь совсем недавно, полгода назад открыли первый хоспис в миллионном Нижнем Новгороде. Всего в России около полусотни хосписов - очень немного для страны, где ежегодно диагностируют четвертую степень рака у четверти миллиона человек.

Ярославский хоспис стоит несколько особняком, плотно вписанный в ведомство горздрава, он практически не зависит от «общественной компоненты» - специального фонда и пожертвований российских либо западных филантропов. Организация «Центр Хоспис» продолжает помогать, например, кадрами - психологами и психотерапевтами, которые работают в дневном стационаре, и тем не менее: здесь, в отличие от других хосписов, нет своей часовенки и штатного священника, сюда не ходят волонтеры, не приезжают актеры и музыканты с концертами, вокруг хосписа не сложилась своя субкультура, а «видные люди города» не рассматривают хоспис как объект регулярного личного вспомоществования. Благотворительность - имеет быть, но не носит системного характера. Помогать-то все готовы, говорит Ирина Ивановна, пока родственник лежит, но помогают «наплывами», ситуативно, а что касается «гуманитарной моды» на молодежное волонтерство, то до провинциальной молодежи она пока еще не дошла; скорее всего, это вопрос нескольких лет.

Три года назад хоспис легализовался - попал в номенклатуру медицинских учреждений; правда, нормативов и стандартов медпомощи для него пока нет. Проблем много: хоспис считается поликлиникой, и медсестры проходят обучение по поликлиническому профилю, хотя должны проходить - по хирургическому, ибо занимаются в основном перевязками. Об этом рассказывает Людмила Александровна Логинова, руководитель надомной службы хосписа.

Обитый сайдингом домик - уже в центре, на Большой Федоровской улице, добираться сюда гораздо удобнее, чем на Керамическую. Надомная служба - это 7 медсестер на 6 районов Ярославля, на каждой по 40-45 подопечных. Иных надо посещать ежедневно, других раз-два в неделю; часть пациентов вполне мобильны и приходят в дневной стационар сами, занимаются с психотерапевтами, получают обезболивание на месте. Главная тяжесть - контакт с родственниками больного. Людям, измученным тяготами ухода, отчаянием, очень трудно поверить, что кто-то хочет помочь безнадежному больному по своей инициативе и - главное - бесплатно. Ожидают дурного умысла, корыстных намерений, какого-то непременного казенного «западла».

- А иногда это просто психологически сложно. Есть убеждение, что «хоспис - это место, где умирают», спасибо, говорят нам, не надо - или: «нам пока не надо». Мы иногда говорим - мы из поликлиники, нас лечащий врач послал. Люди просто не знают - или не верят, что хоспис может предоставить социальную помощь, что это бесплатно и не требует от них решительно никаких усилий или затрат.

Другая проблема - пресловутый «квартирный вопрос». Над умирающими вьются нотариусы, интенсивно прописываются племянники и внуки, - на фоне этого кипения соцработник и медсестра могут восприниматься враждебно, как конкурирующая организация.

- Не всегда есть понимание даже со стороны коллег-онкологов, - деликатно формулирует Людмила Александровна. - Я все время говорю - товарищи онкологи, мы же настолько вам в помощь, мы работаем с тем контингентом, который не может уже прийти к вам на прием. Медсестра приходит - давайте выпишем ходунки, протез молочной железы, все - оформление, доставку - она берет на себя, врачу нужно только написать представление. И он говорит: но зачем? ведь она завтра-послезавтра умрет.

Молодые кадры плохо приживаются в надомной службе, рассказывает она. И не только потому, что работа тяжелая, мучительная, с быстрым эмоциональным выгоранием, но и потому, что требует в первую очередь серьезных психологических компетенций. Иногда помолчать и подержать за руку - это важнее таблетки. Поэтому обе службы, надомная и стационарная, держатся в основном «кадрами старой формации». Одному из соцработников, женщине - 81 год; так же как и остальные, она носит сумки, переворачивает больных и грамотно держит их за руки - и не устает.

Паллиативщики и врачи-специалисты часто говорят на разных языках. Первые, так или иначе, работают с результатами работы вторых, - и сколько страшных историй держат в памяти, иногда и цеховая солидарность не срабатывает. Взрываются возмущением: «Поймите, ведь люди верят до конца - продают квартиры, отдают последнее. А есть врач К., приводят к нему онкологическую больную - рак слюнной железы, метастазирование, а он говорит: о, да вам нужна пластическая операция, платная. Ей жить осталось месяц, а он разводит ее на операцию, и многих так режет, режет… И без конца. Посмотрите - главврачи умирают от рака. А почему?» Мы говорим о «кармической справедливости», о взятках и альтруизме, о моральных пределах и беспределах врачей и о том, что специалисты были так уязвлены повышением зарплаты для участковых врачей, что перешли к молчаливому саботажу («участковый на десять тысяч больше получает - вот пусть и лечит»), и о том, почему пациент постепенно вымывается из медицины, становится помехой для победных реляций и рапортов.