Павел Шестаков - Самозванец

Одиннадцатого, наконец, принимают послов. Снова стычка. Послы по-прежнему хотят сидеть рядом с царем, царь хочет выше.

В раздражении Дмитрий говорит Олесницкому:

— Я не звал короля к себе на свадьбу, следственно, ты здесь не в лице его!

Спор подогревается выпитым. Современники свидетельствуют — пили много. Но на этот раз Мнишек выступает в качестве примирителя. Он убедил зятя дать Олесницкому «первое место возле стола». Своей же честью поступился и, стоя, служил Марине не как дочери, но как царице.

Двенадцатого Марина принимает соотечественников и с ними верного свата и стража царского достоинства Власьева. Дмитрий до ночи плясал с женой в гусарском костюме.

Четырнадцатого милость оказана боярам и русской знати. Марина соответственно в русской одежде, любезно приветствует гостей.

Дни эти сведут ее с ума навсегда. Именно эту неделю, «бывши царицею», будет вспоминать она до последнего вздоха — угар пиров и любовных утех, калейдоскоп сверкающих драгоценностей и ярких нарядов, бесконечный шум колоколов и оркестров — шестьдесят восемь музыкантов непрерывно играют в Кремле, барабаны, литавры, трубы всюду на улицах…

Но все больше колокола и музыку заглушает воинский грохот. Беспрестанно палят пушки, говорят, что пороху изведено больше, чем за всю войну с Годуновым. Поляки присоединяются к царскому «огненному бою» стрельбой из ружей и пистолетов. Стреляют в домах и на улицах под пьяные крики.

«Крик, вопль, говор неподобный, — возмущен летописец. — О, как огнь не сойдет с небеси и не попалит сих окаянных!»

А огнь уже разжигают.

Ночь с тринадцатого на четырнадцатое мая 1606 года в доме Шуйского. Короткое предрассветное затишье между пирами.

Через пять дней хозяин дома будет провозглашен царем Российским, объявив, что «государство это даровал бог прародителю нашему Рюрику», а ныне по праву переходит оно к нему, Василию. История насмешливо доверила именно этому Рюриковичу завершить династию, три четверти тысячелетия занимавшую российский престол.

Мы уже говорили о нем. А вот мнение авторитетов.

Соловьев:

«Новый царь был маленький старик лет за пятьдесят с лишком, очень некрасивый, с подслеповатыми глазами, начитанный, очень умный и очень скупой, любил только тех, которые шептали ему в уши доносы, и сильно верил чародейству».

Неужели «очень умный»?

Костомаров уточняет:

«Трудно найти лицо, в котором бы до такой степени олицетворялись свойства старого русского быта, пропитанного азиатским застоем. В нем видим мы отсутствие предприимчивости, боязнь всякого нового шага, но в то же время терпение и стойкость — качества, которыми всегда русские приводили в изумление иноземцев. Он гнул шею перед силою, покорно служил власти, пока она была могуча для него, но изменял ей, когда видел, что она слаба… Ряд поступков его, запечатленных коварством и хитростью, показывает вместе с тем тяжеловатость и тупость ума… Его стало только на составление заговора, до крайности грязного…»

В момент заговора мы и видим сейчас Шуйского.

«— Отечество и вера гибнут!» — обращается он к сообщникам, среди которых князь Василий Голицын, боярин Иван Куракин и много «чиновников военных и градских».

Знакомые слова. Кто же в истории не защищает «принципы»! Однако где же были принципы, когда Шуйский свидетельствовал в пользу Дмитрия?

Князь поясняет. Он надеялся, что храбрый молодой человек, «сей юный витязь» станет защитником православия и старых обычаев.

Вот это точнее! «Старые обычаи», боярская власть, привилегии начальных людей под угрозой, а не вера и отечество.

«— Заблуждение скоро исчезло, — продолжает Шуйский, — и вы знаете, кто первый дерзнул обличать самозванца, но голова моя лежала на плахе, а злодей спокойно величался на престоле. Москва не тронулась!»

Москва не тронулась… Это самое страшное.

И Шуйский делает вывод:

«— Если мы о себе не промыслим, то еще хуже будет. Я для спасения православной веры опять готов на все, лишь бы вы помогли мне усердно!»

Согласны все: промыслить о себе необходимо. Для этого годятся все средства, в том числе и «до крайности грязные» — по набату ринуться во дворец с криком — «Поляки бьют государя!» Убить Дмитрия в начавшейся суматохе, а потом всеми силами на ляхов, чьи дома пометить предварительно.

Совет завершен.

Слушали: о спасении веры и отечества.

Постановили: «избыть Разстригу».

Начался отсчет последних часов короткого царствования.

Главные силы заговорщиков — несколько тысяч надежной челяди, стянутой в Москву из вотчин якобы для участия в свадебных торжествах.

Сначала в праздничных толпах появились юродствующие агитаторы, распространяющие зло и ненависть.

Мнимый Димитрий есть царь поганый…

Ходит в церковь нечистый, прямо с ложа скверного…

Не мылся в бане со своею поганою царицею…

Некоторых юродствующих хватали, но Дмитрий был склонен видеть в них всего лишь пьяниц, невесть что болтавших. Больше того, не разрешил усилить дворцовую охрану, ограничившись пятьюдесятью церемониально снаряженными наемниками. Не слушал и предупреждавшего об опасности до последней минуты верного Басманова.

Пил и веселился.

Шестнадцатого мая иноземцы не могли купить в городе никакого оружия, ни фунта пороху.

Дома их помечены.

В ночь на семнадцатое отряды Шуйского заняли все двенадцать крепостных ворот, отрезав Москву от внешнего мира.

Семнадцатого на рассвете, в четвертом часу ударил набат.

Бояре-заговорщики верхом, вооруженные и в доспехах, собрались у Лобного места на Красной площади.

К ним спешили сообщники с копьями, мечами, самопалами.

Шуйский въехал в Кремль через Спасские ворота с мечом и распятием в руках…

Поразительно, но Дмитрий еще спит.

Шуйский сходит с коня у Успенского собора, прикладывается к святой иконе Владимирской. Выходит на площадь.

— Во имя божие идите на злого еретика!

Толпа хлынула ко дворцу.

Час пробил.

Дмитрий торопливо одевается под гром набата и вопли за окнами.

Первый на крыльце Басманов.

— Куда вы? Зачем?

— Веди нас к самозванцу! Выдай бродягу!

Басманов захлопывает дверь, бежит к Дмитрию:

— Все кончилось! Москва бунтует, хотят головы твоей, спасайся! — И последний упрек: — Ты мне не верил!..

Кто-то из самых распаленных врывается в сени.

— Ну, безвременный царь! Проснулся? Зачем не выходишь к народу?

Басманов бьет его мечом.

Сам Дмитрий хватает бердыш у телохранителя Шварцгофа, кричит:

— Я вам не Годунов!

В ответ выстрелы.

Басманов прикрывает собой царя.

— Умираю… А ты думай о себе!

Как пишет Бер: «Стал в дверях и защищался».

Пока не получил смертельный удар ножом в сердце.