Эксперт Эксперт - Эксперт № 21 (2014)

Социальные расходы труднее коррумпировать. Когда вы стимулируете потребительский спрос, вы, по крайней мере, все-таки ориентируетесь на реальный, прозрачный спрос

Фото: Олег Слепян

— Потом фактор тяжелого рубля опять стал ощущаться как тормоз экономики. Когда именно это произошло?

— Он стал чувствоваться, когда рост цен на нефть остановился. Дополнительного притока денег нет, а зарплата уже достаточно высокая. Мы попали в ситуацию, которая неплохо описывается концепцией «ловушки среднего уровня дохода», когда у вас в стране высокая стоимость труда при относительно высоких рисках.

— С моей точки зрения, эта концепция довольно спорная, но даже если исходить из нее, то мы угодили в эту ловушку уже в 2007–2008 годах. Однако чувствительное торможение роста, если исключить кризисный провал 2009-го, начали испытывать существенно позднее, где-то в первой половине 2012 года.

— Бесспорны только концепции классиков марксизма-ленинизма. Идеальных концепций не существует. Соглашусь, что в «ловушку среднего дохода» мы попали еще накануне кризиса 2008 года. Однако 2009 год несколько отсрочил исчерпание предыдущей модели роста. Произошел некоторый откат, связанный с образованием резервов незадействованных мощностей и рабочей силы. И чувствительное торможение началось, когда мы по объему реального ВВП вернулись к уровню 2008 года, причем вернулись с ухудшенной структурой экономики, потому что сырьевые и базовые отрасли восстановились быстрее и полнее, чем сектора переработки.

Сыграл свою роль и недостаток инвестиций. Уже во второй половине 2000-х можно было наблюдать сдвиг от инвестиций к потреблению. А затем в ходе кризиса и посткризисного восстановления мы также склонны были концентрировать бюджетное стимулирование больше на социальных расходах, на поддержании потребления, чем на инвестициях.

— По-вашему, это было оправданно? Позволило сохранить социальную стабильность?

— Да, и не только. Это было правильно и в экономическом смысле, потому что социальные расходы труднее коррумпировать. Если бы начали строить дороги, то возникла бы вероятность того, что бюджетные деньги закопали бы в землю. Когда вы стимулируете потребительский спрос, вы, по крайней мере, все-таки ориентируетесь на реальный, прозрачный спрос.

— То есть ради минимизации коррупционных рисков можно отказаться и от инвестиций, и от дополнительных темпов роста? Борьба с коррупцией как некая высшая ценность?

— Ответственное правительство не может не учитывать коррупционные риски. Я сказал, что упор правительства Владимира Путина на социальные статьи бюджетных расходов был оправдан, причем имел в основе своей не только социальные, но и экономические резоны.

— Вот только мультипликаторы у социальных расходов существенно ниже, чем у инфраструктурных инвестиций…

— Вопрос о бюджетном мультипликаторе требует подробного анализа с серьезными расчетами. По нашим оценкам, в средне- и долгосрочной перспективе для экономического роста эффективны бюджетные инвестиции в человеческий капитал и в инфраструктуру. Однако на коротких интервалах ситуация может выглядеть иначе. В конкретных обстоятельствах глобального кризиса накачка инфраструктурных инвестиций вызвала бы лишь дополнительное стимулирование притока иностранной рабочей силы, ведь у нас не было высокой безработицы, по крайней мере открытой.

«Сейчас у нас большинство экономических проблем имеет институциональную природу»

— В публичных дискуссиях наши институционалисты делают особый акцент на такие институты, как судопроизводство и институт собственности, тогда как в нашем понимании один из важнейших институциональных факторов, сдерживающих сегодня экономическое развитие России, — это системно высокий, хронически завышенный уровень процентных ставок по банковским кредитам компаниям реального сектора.

— Я не знаю, о каких институционалистах вы говорите. Несомненно, важны и политические институты, и экономические. Другое дело, что в конкретных исторических условиях роль тех или иных институтов может меняться. Кроме того, они требуют разного временного интервала для своего формирования. Скажем, сформировать бюджетную систему можно быстрее, чем судебную, — где нужна длительная традиция, привычки и стереотипы.

Вообще же, сейчас у нас большинство экономических проблем имеет институциональную природу. Та же инфляция у нас — это в значительной мере институциональная проблема, а не чисто денежная. Когда инфляция была 600, 300 или даже 100 процентов годовых, бессмысленно было говорить, что это проблема не денежная. Но когда у вас инфляция ниже 20 процентов, конечно, у нее есть институциональные причины.

— Почему же принято мерить успехи или неуспехи в нашем институциональном продвижении достаточно выхолощенной шкалой рейтинга Всемирного банка Doing Business? Не кажется ли вам, что это непростительное упрощение?

— Конечно, это упрощение. Но в политике часто принимаются решения более простые, но зато и более наглядные.

— Мы считаем, что более продуктивно заниматься институциональным продвижением, институциональными реформами в таких запущенных отраслях, как электроэнергетика, железнодорожный транспорт, банковская система.

— Кто же с этим спорит? Эти отрасли требуют серьезных институциональных реформ. И они в них идут, хотя с разной степенью успешности.

— Относится ли к институциональным проблемам уровень процента за кредит? Ведь ставка в 15 процентов — тяжелое испытание для бизнеса.

— Несомненно. Но ставка по кредиту зависит как от уровня инфляции, так и от таких чувствительных факторов, как уровень доверия — экономических субъектов друг к другу и экономических субъектов к экономической политике. А здесь уже другие институты должны сыграть свою роль. Государство не может приказать, какой процент признается справедливым.

Сегодня в России индикатором фундаментального выздоровления экономики является не темп роста, а процентная ставка. Если она будет снижаться, то это значит, что экономика выздоравливает

Фото: Олег Слепян

— О приказах речи не идет. Директивное управление процентными ставками — тупиковый путь. А вот скорректировать совершенно развратный механизм системы страхования вкладов нужно и должно. Сегодня он освобождает массового вкладчика от анализа рисков банков и тем самым провоцирует процентные войны, приводит к системному завышению депозитного процента. Ну не могут, не должны стоить депозиты 9–10 процентов годовых при инфляции в шесть процентов.

— Совершенно согласен. Но нельзя не учитывать и того, что подчас наличие гарантии Агентства по страхованию вкладов (АСВ), создает риски перекачки денег в карманы недобросовестных банкиров — не вкладчиков, а банкиров. Потому что очень просто разорить банк и уйти от ответственности перед вкладчиками — им заплатит АСВ.