Газета Завтра Газета - Газета Завтра 507 (32 2003)

Однако в таком случае Творцу необходим и перманентный выход из собственной самодостаточности, из "идеально-блаженной полноты бытия" во "тьму внешнюю". Необходим Крест, без которого невозможно ВОПЛОТИТЬ совершенный замысел, материализовав его во внешнем , "лежащим во зле" мире. Оптимистическая трагедия — такова судьба каждого жизнеутверждающего проекта, начиная с жертвы Отца Небесного, пославшего "нашего ради спасения" на крестные муки добровольца-Сына, Который есть путь, истина и жизнь. И в этом завещанном нам подвиге творческого самоотречения, в спасительном Кресте — вечное и мучительное блаженство самого Бога, спасающего своё творение. Его "Свершилось!". Путь в Царство, как и возвращение в него — лишь через Крест. Но "Иго Моё благо, а бремя Моё легко".

Юрий Кузнецов

12 августа 2003 0

С известным русским поэтом беседует Владимир Бондаренко

Юрий Кузнецов шествует по аду, сопровождаемый Христом... Какова мощь этого поэтического замысла? Да и не только поэтического — исторического, мыслительного, социального и даже политического? Его поэма "Сошествие в Ад" чётко делится на три части. Первая и третья — это подобие некоего апокрифа о встрече поэта с Христом, пример понимания поэтом христианских истин и его постижения веры православной, хотя и здесь, особенно в концовке поэмы чувствуется эсхатологическое ощущение поэтом надвигающегося конца света. Погружение кита в бездну — это, скорее всего, погружение нашей грешной земли , всего человечества в небытие. Поэт как бы предчувствует всеобщий, приближающийся, ускоряемый нашими же общими грехами, ад. " Что там трещит? Гром ли в небе? Кузнечик ли в поле? Это трещала развязка поэмы, не боле. — Кит погружается! — молвил Христос. — Свят, свят, свят! — молвили ангелы, — ад погружается в Ад! "

Вторая, срединная часть поэмы, основная её часть, само шествие по аду в сопровождении Христа — это ещё и пересмотр поэтом всей мировой и русской истории. Его оценка исторических событий, мировых идеологий, деяний и наших живых современников, и дальних предков, и литературных и мифологических героев античности, средневековья, вплоть до наших дней. Оценка как бы с былинной, фольклорной, православной точки зрения. Но всё-таки оценка автора. А значит — самого Юрия Кузнецова. Огромнейшая ответственность поэта, равная мощи самого замысла поэмы. Не так-то просто отправить в ад и Храм Иисуса Спасителя, и всю Чечню целиком, и дюжину русских и мировых классиков, от Шекспира и Данте до Тютчева, Гоголя и Булгакова. Подбор мировых персонажей не случаен и глубоко продуман, это люди, так или иначе определявшие или менявшие ход русской и мировой истории, от Сталина до Ивана Грозного, от Эразма Роттердамского до Норберта Винера. Есть Сизиф и Фауст. Есть даже выпавшая не вовремя из рук трубка Тараса Бульбы... Конечно же, в аду и Ельцин с Чубайсом, и сорок два подписанта расстрельного черного письма в "Известиях" в октябре 1993 года...

Ад — это западня, но поэт даёт возможность выбраться и из подобной зловещей западни. Грешника могут и отмолить живущие на земле. Может забрать с собой в рай Христос. Как в картине "Страшный суд" Ганса Мемлинга, чаша весов у каждого грешника своя. Что перевесит, добро или зло — определяется иногда ходом самой истории.

Встретили Сталина. Он поглядел на меня,

Словно совиная ночь среди белого дня.

Молча окстился когда-то державной рукою,

Ныне дрожавшей, как утренний пар над рекою.

Всё-таки Бог его огненным оком призрел:

Раньше по плечи, теперь он по пояс горел.

Что-то его беспокоило. Отблеск кровавый

Пал на него от пожара великой державы.

Вот бы где порадоваться, призадуматься или встревожиться, даже рассвирепеть историкам, критикам, богословам, мыслителям, да и просто журналистам, ожидающим любого громкого события… Где же вы все, любители русской поэзии? Представляю, сколько бы было разговоров об этой поэме где-нибудь в восьмидесятые годы. Впрочем, и сегодня время от времени проносятся литературные бури. То вокруг Проханова или Лимонова, то вокруг какой-нибудь "Кыси" Татьяны Толстой. А как навязывают нынче каждую строчку гораздо более спокойного и меланхоличного Иосифа Бродского? Меня поразило полнейшее молчание вокруг опубликованной в "Нашем современнике" (2002, №12) поэмы Юрия Кузнецова "Сошествие в Ад". Молчали и патриоты, и демократы, и левые, и правые. Будто каждый день пачками их любимых героев — Павлика Морозова и комиссаров, или же белогвардейских генералов, или же меченого Сахарова, "лунь водородного века", ведущие национальные поэты осыпают проклятьями и отправляют навеки в бездну. Что ни говори, а Юрия Кузнецова читать будут и через много лет, поколение за поколением. Думаю, докапываться до причин появления этой поэмы и именно этих исторических персонажей будут, и диссертации защищать будут, открывая слой за слоем в достаточно сложной мифотворческой поэме. А сверстники, живые свидетели , очевидно, решили отмолчаться. Ни криков возмущения в ведущих органах печати, ни попыток вдумчивого разбора, ни восторга от подобного сурового прищура поэта, за которым есть своя, пусть и близкая к апокалипсической, правда о человеческом крушении.

Лишь неофиты от Православия, сменившие райкомы и обкомы на храмы, с комиссарской однозначностью сейчас изгоняют из своих рядов и Юрия Кузнецова, и Александра Проханова, и Владимира Личутина. С кем останетесь в русской культуре? Валерий Хатюшин при всём старании не заменит вам Юрия Кузнецова.

Поэтому и решил я напрямую поговорить с поэтом. Иной читатель ведь может и испугаться серьёзности заданной темы, запутаться в незнакомых ему именах, фактах мировой истории, фольклорных сюжетах. Я стал на время таким простодушным читателем и попробовал задать, несомненно, одному из лучших поэтов XX века, свои наивные вопросы.

Владимир БОНДАРЕНКО. Как возникли замыслы твоих поэм "Путь Христа" и "Сошествие в Ад"?

Юрий КУЗНЕЦОВ. Одна поэма вышла из другой. Они взаимосвязаны. Но сначала я задумал написать большое стихотворение о детстве Христа. Мне давно запали в душу Его слова: "Будьте как дети". Кроме эпизода в храме, в Евангелии о детстве нет ничего. Я копнул апокрифы. До чего же они наивны! Хотя два-три сюжета я потом использовал. И уже замахнулся на поэму. Я полагался на интуицию, воображение и память о детстве. Поэма о детстве получила такой разгон, что я уже не мог остановиться. Надо было писать и юность, и зрелость Христа. Детство — только первая часть большой поэмы. Но перед тем, как писать вторую часть, я крепко призадумался. О юности Христа вообще ничего неизвестно. Я ринулся в неизвестное, опять полагаясь на интуицию, воображение, а также на знание человека.