Игорь Дьяков - Лето бородатых пионеров (сборник)

Жулебин как бы живет в позе лотоса, основав «Движение Ноль» (в юности, помню, у некоторых однокашников была идея основать движение каменизма с той же, примерно, целью). Он издает «фашицко-антифашицкий» журнал и компакт-диски со старыми песнями легендарной своей группы. Но не каждому дан столь очевидный талант и «улетная» безответственность.

Лазарь, говорю я своему, без иронии, очень мудрому знакомцу, что, если и хата есть, и жена умница-красавица, и дети не полные идиоты, что нынче – редкость, и друзей много, а тоска на душе смертная? Отчего? Ответь, ты ж образованный, в Думе работаешь.

Что ты! От тебя всегда такая энергия прет. Я – так просто бодрым ухожу, пообщавшись. Ты меня ошарашил…

Лазарь, как всякий одаренный человек, прям и непосредствен. В этом его обаяние и сила.

– Лазарь! Десять лет назад я напечатал в «Советской культуре» полупридуманный очерк «Невостребованные люди», где вывел мужиков полупотерянных – так то было тиражом миллионным, две полосы откликов напечатали, лауреатом стал вместе с Евтушенкой и Вознесенским. Шум был. Движение. Квакнешь – так четырехмиллионным тиражом, как в «Савраске», а то и семнадцати – как в «Крестьянке». А сейчас? Все в коконах. Ракетчики пьют. Атомщики из Обнинска «Сникерсами» на Киевском торгуют. Зло нагло окостенело. Мы на коне – но конь деревянный. Не скачет. Такое ощущение, что все согласились тихо помирать. Тот же Евтушенко жалуется, что за полное собрание спонсоры предлагают две тысячи «баксов». Тот же Вознесенский книжку с дыркой выпустил – внимание привлечь. Бред!

Лазарь задумчиво и скорбно смотрел на каменного Ломоносова. – Завидую! – кивает исток законодательства в сторону счастливого каменного лица. – Хотя тоже с масонерией-немчурой бодался. Зарплату медяками получал. Унизительно: едет основатель Академии, а за ним – телега медяков…

Я вспомнил и других, не общих, знакомых. И ужаснулся: словно в склепе все разлеглись, как в бане, – по полочкам. Да не по своей воле в основном: у одного институт на ладан дышит, у другого – контора, третий все деньги государству подарил через какое-то МММ, четвертый сидит дома, как овощ, девять месяцев, без работы… «Кладбище погибших кораблей». Никто не запивает, патологических лентяев нет. Невостребованные люди.

Уже друг к другу в гости переходили, природой насладились, отдохнули, – а никто не зовет! Власть – так та просто в открытую ждет, когда сопьешься да подохнешь… На нее никто и не надеется: срули кронштейны да мартазаи обкакоевы – кому как не Лазарю это виднее…

Видишь ли, – подумав, сказал он, – в грязевом селе плыть бесполезно. Пусть вынесет в долину…

Может, наоборот – нас несет через эпохи в запредельном пространстве, и барахтайся как хочешь – «не влияет»…

Может быть, – согласился Лазарь. – В любом случае Жулебин прав со своим «Движением Ноль». Есть резоны в русском лежании на печи… А ты, видно, жить поторопился и чувствовать поспешил…

Никак не рассчитывал пережить Пушкина по возрасту. Не знаю, куда, как, что… В деревню, что ли, податься?

Ничего, скоро болезни начнутся, – успокоил Лазарь, – развлечешься. А вообще-то всем лучшим в себе я обязан книгам, – пошутил он на прощание.

И, обернувшись, добавил:

– На самом деле мы все ждем, когда раздадут автоматы!..

Хорошенько пропарившись в бане у знакомых лесников, полный, но крепкий, молодой, но давно уставший человек внимал хозяину – лысому многозначительному леснику Вале Белоусову…

У тебя варикозные расширения, – мерно и спокойно вещал Белоусов, который считал себя выдающимся народным знахарем, а может быть, и был им. – Легкие ни к черту. Прервись с питьем и куревом, и через четыре года будешь готов к новому этапу. Откроется новый уровень. Проживешь лет до девяноста.

Я не хочу заботиться о здоровье, – распаренно ответствовал усталый москвич, протирая круглые линзы своих очечков. – Не хочу до девяноста.

Но Белоусов в порыве принесть помощь ближнему независимо от его желания, продолжал «шаманить». Он с торжественным видом давал диагнозы и делал прогнозы всем, кого видел. Все собравшиеся – четверо мужиков примерно сорока лет – слушали его молча. Баня-то – его, белоусовская, и преотменная.

Валентин Григорьевич – человек славный. Перед тем, как напоследок облиться холодной водой, он трогательно и истово крестится. Но при этом считает Ленина аватарой, гением. Но при этом зовет в Дивеево между предложениями пойти на кабана или медведя. Последнего, кстати, недавно видели в Неверково – на овсы выходил.

Ты б, Валентин, лучше в Чеченскую Ичкерию народец подсобрал, – говорю я не шутя. Никто не улыбается. Всем от этой темы становится только тоскливо. Унижение ежеминутное. Идет лето 1996 года.

Давайте лучше о медведях…

Живности стало больше, как только перевелись удобрения, от которых расползались даже резиновые перчатки. Лиса вот на дороге мертвой притворилась, как в старой доброй сказке. Зайцы толстозадые мощно забегали. Одна зайчиха отбила ястреба: легла на спину и задними лапами попросту сбила хищника. То и дело попадаются парящие соколы, коршуны. Благородные птицы вернулись, чтобы как-то компенсировать воцарившуюся бесовщину.

– Господи, как бы это писать разучиться! – блаженно потягивается еще один член банной компании – Писатель-депутат – и предлагает нырнуть. Плывя в холодном пруду рядом с баней, признается в очевидном: «Едешь по направлению к Москве – уже километров за двадцать на душе муторно становится. Дорога-то знакомая, и кажется, возвращаешься в клоаку».

– Ну это как распорядиться, – отзывается Белоусов. – В Москве много чего для собственного развития найти можно.

А я не хочу развиваться, – сквозь блаженство заметил москвич в круглых очечках.

Выжимая плавки, думал: а ведь и впрямь почти все, чему учили, обсыпалось, не прошло через фильтры нашей собачьей жизни.

– Напишу книгу – назову «СССР», – мечтательно провозгласил Писатель, – что будет означать: Собрание Сочинений «Схарчили Родину».

– Ну-ну, – ободрили его.

Отчего ностальгия по тем временам? Как сказал один умный человек, если Адам и Ева нарушили Божью заповедь, то мы нарушали запреты Дьявола, а такое не забывается…

– А я не испытываю ностальгии, – блаженно протянул уже в машине Тапочка – такую, чисто славянскую фамилию, не без скромной гордости носил человек в очечках. Он радостно прикуривал от одной сигареты другую, – Белоусова уже не было и некого было стесняться.

На покупку домов в одном районе натолкнул некогда Дим Димыч Васильев. «Память» в Переславле, на Плещеевом озере, давно прикупила домов и землицы. Хотелось хоть где-то устроить «Русь», чтобы не ощущать липких лап власти, не слышать клекота «черных», жить согласно духовной природе и без оглядки на «голубые ели». Я готов был объявить отведенные сотки независимой территорией по типу Локотской республики. Достал императорский флаг, водрузил на коньке. Местные жители поначалу спрашивали, что за флаг – все забылось. Когда объяснял, одобрительно кивали и костерили депутатов, которых ненавидели с необъяснимой лютостью. Все-таки из властей вроде как наиболее «свои». Может, именно потому вонь предательства чувствительнее?…