Игорь Дьяков - Лето бородатых пионеров (сборник)

В тот романтический период, когда казалось, что что-то возможно переменить, женщины норовили ходить в сарафанах, мужчины обзавелись косоворотками. Но ни сарафанов, ни косовороток никто, кроме приезжих возбужденных москвичей, не носил. И они понемногу сошли на нет. Как сошла на нет «Память», от которой отпочковывались все новые организации, пока все не потерялись в круговороте последующих событий.

И вот уже многие из тех, кто съехался в конце восьмидесятых, обжились, переругались, обросли хозяйством, остепенились. Спасти страну не получилось, стали спасаться посемейно, в чем, вероятно, есть своя правда.

Этим летом в среду давних насельников вторгся новый персонаж, качественно иной. Со студенческих лет он казался и был представителем самой рафинированной части тогдашней «золотой молодежи». Человек очень одаренный и циничный, обладающий ядовитым чувством юмора и крайне любящий комфорт, он бросил престижную работу, квартиру на Кутузовском и купил дом в деревне, откуда решил и не выезжать.

К огорчению местных дам, Тапочка сразу же повесил на окна жалюзи. Это сразу прославило его на весь район. Набрав из Москвы кучу электроинструментов, он прикупил массу стройматериалов и под грохот самых безвкусных современных песен – чтоб не забывать, в каком дерьме мы живем – пилил, строгал, аж дым стоял коромыслом. Блестящие очечки, блестящая лысина и непрерывный дымок от сигареты… Вокруг массивного плотного тела сновали деревенские парнишки и дети друзей, живших неподалеку. Маленькие ушки и старательное пыхтенье заставляли признать во всем облике Тапочки что-то глубоко котячье. Вскоре вопрос в этом смысле стал ребром: требовалась невеста.

Сначала я предложил: сяду за руль, претворюсь глухонемым и повезу его по району наобум. Последовал скромный отказ «по умолчанию». Тогда вяло пошли на первую попытку.

В новообретенный финский домик не без задней мысли была ненавязчиво доставлена милая замужняя и несчастная женщина, которой показали многочисленные творения хозяина, развешанные по стенам: рисунки на бересте, вышивки, гобелены, резные поделки. Учтивый хозяин выставил мясо в горшочках и даже музычку, против своего обыкновения, поставил серьезную.

Мария работала в местном музее, и не просто сотрудником, но и колокольщицей, что придавало ее образу странную пикантность. Мягкая, домашняя, скромная женщина эта накручивала на кисти веревки от колокольных языков, надевала на ногу петлю от самого большого – чарышниковского – колокола, и малиновый звон плыл над поселком, за уродливый памятник Ленину и здание райкома, еще недавно всесильно запрещавшего комсомольцам участвовать в реставрации церкви, несся над вершинами могучих монастырских елей, доходил до извивов реки, где-то впадающей в Которосль, в свою очередь впадающей в Волгу. Эстет в Тапочке урчал от удовольствия и щелкал фотоаппаратом.

Мирный вид, открывавшийся с колокольни, позволял представить себе, как здесь устанавливалась Советская власть. Пришел отряд из Ростова, снял где надо портреты Николая II и повесил портреты Ленина. Взяли почту-телеграф, без боя. Никто вроде и не заметил перемены, ни «Монастырщина», ни «Графщина». Владелица «Монастырщины» графиня Панина загодя укатила в Париж. Шереметевские хоромы тут же стали приходить в запустение. Только в 1918 году чарышниковский колокол издал благовест, что было сигналом для местных крестьян к началу восстания, уже бушевавшего в Ярославле. Стали собираться мужички с окрестных деревень, в основном Угличского направления, но тот же отряд из Ростова рассеял их, – тех, кто что-то понял. С тех пор – никаких заметных действий во время всех издевательств, употребленных властью в течение 80 без малого лет.

… Разговор не клеился. Хозяин, поделившись творческими достижениями, о которых что и говорить, вежливо внимал гостье. Мария поведала быль, которая могла показаться прожженному эстету необычной.

… Она училась в Ярославском педагогическом, где историю Сред них веков преподавала женщина-уродец. У нее от рождения не было рук и одной ноги. Была она страшненькая, почти карлица. Страницы перелистывала языком. Но лекции были – заслушаешься. Девчонок «срезала» – ненавидела. Тогда они стали одеваться на экзамены к ней как мымры, косметика была исключена. Парни старались быть обходительными, цветочки приносили, шоколадки. От студента она и забеременела. Родился уродец же, прожил до четырнадцати лет. У нее была хорошая квартира в центре города, и кончила она тем, что устроила там бордель, запила, и померла в пьяной агонии.

– Явный урод – честный урод, – резюмировал хозяин, и я кисло отметил про себя, что сватовство провалено, и Мария вернется к мужу под мат и побои. Так она и не поняла, с какой коварной целью ее приглашали, и слава Богу!

Доставив со всей возможной галантностью Марию в поселок, мы отправились на берег реки отдохнуть от наших никчемных дипломатических уловок.

В теплом вечере перед нами открылась идиллическая картина. На величественном фоне розовых облаков, в которых плыли купола, прямо посреди реки мужичонка в плоскодонке удил рыбку.

– Если прищуриться, рай! – вырвалось у меня.

Брось ты задумываться, растворяйся.

… Не получается. Не отпускает подлючее время.

Вот мужичок подплывает к нам. Спрашивает сигаретку. И мы спрашиваем. 56 лет. В молодости занимался штангой. Двадцать лет назад взяли пункцию, и обезножел. До того работал на стройке за 80-100 рублей. Шабашить давали только «братьям меньшим». Те строили дома и коровники, срубали деньги и уезжали. Через год выстроенное ими валилось.

«Русские – вдвойне дураки!» – рыготали золотозубые «братья». А Славе установили пенсию по инвалидности – 35 рублей. Сейчас – 200 тысяч, то есть 40 долларов, нерегулярно. Ловит плотву на продажу: 1 килограмм – 8 тысяч.

– Да, лучше прищуриваться, – тихо сказал Тапочка.

Мы купили улов и один «телевизор» – Слава сам их плетет.

– Они все ездят по всему миру. Была б на Луну дорожка – и туда бы съездили, – говорит Слава.

«Они» – это власти. Голосует всегда за Жириновского. Чтобы не прощаться на грустной ноте, перед отплытием рассказывает анекдот:

– Куда наш президент едет? На реанимацию… на кремацию… на реинкарнацию… тьфу! На инаугурацию!..

В любой стране Славе бы выплатили за «медицинскую ошибку» целое состояние.

«Оттянувшись» в холодной несмотря на жаркое лето, воде, обнаружили, что вещи наши «сторожит» осоловелый парняга лет тридцати. Никакого беспокойства мы уже привыкли не испытывать. Те, кого традиционно именуют народом, как правило, по достоинству оценивают то горестное безразличие к опасности и готовность к чему бы то ни было, которое выработалось в нас после мордобойных лет сплошного унижения. Оценивают по-родственному, как бы агрессивно не были настроены. Хамоватый нувориш или высокомерный «правозащитник» этого, на свою беду, не осознают.