Владислав Петров - Фантастический альманах «Завтра». Выпуск четвертый

Музыка оборвалась, и снова зазвучал баритон М. Р.:

— Передаем обращение командования национальной гвардии к инородческому населению. В студии начальник штаба национальной гвардии полковник Дж. Б.

— Ого! — обронил Вовадий. — Уже национальной гвардии? По-моему, они опередили свой график.

Полковник Дж. Б. говорил по-инородчески без акцента:

— Господа! Вы знаете о трагических событиях у Дома Руководства, где мирный митинг… экстремистами инородческой национальности. Это привело к многочисленным эксцессам в городе. Гнев метрополийской молодежи праведен, но слеп. Мы сожалеем… факты… расследоваться… сборные пункты… иметь трехдневный запас продуктов и… Я уполномочен заявить, что… не в состоянии обеспечить… тех, кто останется в… Наша цель… защита ваших детей, которых мы… ни от провокаторов-инородцев, готовых на… своих единокровников ради установления диктатуры… внешних сил. Патриотический комитет во главе с Г. З. К. призывает… бдительность и не поддаваться… Мы не дадим утопить демократию в панике и провокациях, порядок…

Машина резко затормозила, и дальше — калейдоскоп: остановка; мы валимся друг на друга; отпихиваю кого-то; больно ноге; задний ход; ударяемся кузовом обо что-то; по кузову стегают плетью; машину заносит; опять останавливаемся; кто-то кричит страшным голосом; вываливаемся на асфальт; я падаю; Вовадий ныряет обратно в фургон; водитель безжизненно свисает из кабины вниз головой; Вовадий выдергивает за руку пожилого; безумное лицо Вовадия; пожилой мертв; пули, как семена в пашню; хватаю На-ту за руку; десять метров до переулка; автомат в руках Вовадия; пять метров до переулка; броневик Эн-два-О, ныне национальной гвардии; переулок; кто-то падает; бежим по переулку; На-та сжимает мне руку, тянет вверх; кричит Вовадий; сыплется оконное стекло; топот позади…

Нет времени ни на что; на боль нет времени; невозможно что-либо осознать; на войне как на войне; о, что это за бег: мы не касаемся земли; воздух упруг; не могу, не могу больше! — говорит На-та; дышит тяжело; а я не устал; затекла рука, которую она сжимает; быстрее, быстрее! — говорю я; они отстают! — говорю я; небо прошивают ниточки пуль; устала! — говорит На-та; слева высокая стена; справа пакгаузы; летим в узком коридоре; все медленнее, медленнее; что же ты?! что же ты?! — говорю я; пули цвиркают над и под нами; крики позади; догоняют; На-та шепчет: не могу, устала, не могу больше; стена идет полукругом; коридор замыкается: тупик; у стены мусорные баки; тяжело дышит На-та; крепче, крепче держись! — кричит она; летим вверх; пули; еще выше; пули, пули, пули; кровь течет по руке На-ты, перетекает на мою; ну что же ты! — ору я; кровь затекает мне в рукав; ну что же ты! — крик разрывает меня; ее кровь смешивается с моим липким потом; рука ее слабеет; жилет… давит… — говорит она, виновато глядит мне в глаза; моя ладонь скользка от ее крови; падаю, падаю, падаю вниз; удар о землю…

Слышу голоса; ужом заползаю, забиваюсь в щель между стеной и переполненным мусорным баком; пластина в куртке встает торчком и впивается между лопаток; но это ничего; натягиваю на себя какую-то тряпку; она липка, но это ничего, ничего: голоса рядом; кроме бабы, никого; не одна она была, точно; баба на метрополийку похожа; изрешетили всю; верно Г. З. К. сказал: порядок любой ценой, устали люди; инородцев довезти до границы и сказать: поели нашего хлеба и хватит; кое-кого судить надо и к стенке прилюдно; с ней кто-то еще бежал, я видел; в глазах у тебя двоилось; парень был в куртке; в мусорнике поройся, вдруг закопался; пороюсь, не побрезгую; шаги у бака, за которым я: ворошат; кто же так делает, надо вот так; щедрая очередь хлещет по соседним бакам; никого здесь нет, пойдем отсюда; пошли; идите, я догоню; со страху, что ли; смех; цистит у меня, обкормили соленым; звонкая струя весело стучит по жести: тук, тук, тук, тук, тук…

И они ушли. А я еще долго лежал, не веря. Я лежал до тех пор, пока мир из плоского снова не стал объемным. И тогда в нос ударил смрад, и я ощутил мерзость загаженной тряпки, и услышав крысиные шорохи, и боль почувствовал. По-рачьи я пополз из своего убежища — на животе, отталкиваясь руками, спеша, словно промедление грозило гибелью.

Я выполз на свет Божий и поднялся, опираясь на край мусорного бака. Коридор, по которому мы летели, был пуст; впереди, метрах в десяти, что-то белело. Я догадался, что это.

На-та лежала на спине, плащ был расстегнут и натянут на лицо, между полами темнела полоска Аинькиного жилета, юбка задралась. Я подумал: у нее красивые ноги, и хорошо, что не видно лица. Хорошо, что не видно лица.

Я пошел. Я дошел до стены и пошел, держась за нее. Ботинки захлюпали по луже, я наклонился и ополоснул лицо, вода обожгла. Лужа оказалась нескончаема, я выбрался на дорогу. Впереди, далеко впереди, я не мог видеть еще, ничком лежал Вовадий. Я дошел до него и, не остановившись, пошел дальше. Я знал, что он мертв. Я знал, что две очереди крест-накрест прошили ему грудь и живот. И я знал, еще не дойдя до угла, что за углом чадит фургон. Два трупа, похожие на большие тряпичные куклы, валялись возле фургона, между ними лопотал транзистор; водитель по-прежнему свисал из кабины, длинные волосы шевелились по земле.

Я завернул за угол — пахнуло гарью, — прошел мимо трупов. «Родина, родина прекрасная моя!» — пел транзистор метрополийский гимн. Я обошел фургон, из-под сиденья водителя торчала монтировка; я выдернул ее, равновесие нарушилось, и труп выпал на дорогу.

Из-за домов взметнулся в небо фонтанчик трассирующих пуль. А я уже пересекал улицу. Тротуар повлек меня в переулок, где деревья, обгоняя дома, понеслись мне навстречу, и дома с бельмами деревянных щитов вместо витрин заспешили за деревьями, и проскользнул, обтекая меня, темный неухоженный парк, и улицы, сменяя одна другую так быстро, что я не успевал их узнавать, пронеслись, повинуясь раскрутившейся земле.

Невесть как я очутился у своего дома. Подъезд надвинулся и поглотил меня, лестница побежала подо мной, подвозя ко мне этажи. Конвейер этот приостановился на миг, когда мимо проплывала моя дверь, но — только на миг. Я знал, что мне надо рядом, к тете М.; о, я знал уже, зачем мне монтировка! Я знал, что сейчас произойдет: лестница остановится, незапертая дверь распахнется, и коридор понесет на меня кого-то; патлатая голова, поворачиваясь лицом, полетит ко мне, как пущенный чемпионским ударом мяч; потный лоб ударится о поднятую монтировку; хруст и брызнувшую на стены красную влагу коридор утащит назад, а меня бросит за угол, где на монтировку натолкнется чей-то затылок; тело, которое носило голову с этим затылком, еще не упадет, рука его еще продолжит движение к угреватому мальчишечьему лицу, не подогнутся еще его ноги, а крутящаяся земля уже отнесет его от меня, и на меня навалится стол в обрамлении кухонных стен, и из-за него взойдет новое лицо, мужиковатое и небритое, и вперед выбросится рука, и что-то черное в руке…