Владислав Петров - Фантастический альманах «Завтра». Выпуск четвертый

За спиной хлопнула дверь, на которую я до сего момента не обращал внимания, и к эскалатору вышел инородец, торопливо дожевывающий на ходу.

— Жрать тоже надо когда-то, — словно ища у нас понимания, сказал он. — Ну, подходите по одному. У кого нет оружия, тех отпустим сразу.

Работал он виртуозно: руки мелькали, казалось, не касаясь идущих конвейером фигур. Мужчин ощупывал молча, женщин — проборматывая:

— Мне как врачу можно, как врачу…

Он напоминал экстрасенса. Предатель, гнилье!..

Обысканных отправляли вверх по эскалатору, к которому, как я заметил, не подпустили вышедших из поезда метрополийцев, — их вернули на перрон. Получалось, что выход наверх открыт только для инородцев. Странно это было. Странно и тревожно.

За два человека до нас выкрашенная хной матрона неожиданно стала задирать юбку — наверное, желая показать, что там нет крупнокалиберного пулемета.

— Иди, иди, свободна! — добродушно хлопнул ее по заду наш экстрасенс.

Матрона, вытянув руки по швам, отошла к стене. Она была в шоке: на деревянном лице неподвижные зрачки.

— А мне наплевать, — сказала На-та. — Я с таким даже в темный туалет пойти могу и попрошу его посветить. Слушай, да он на стульчак похож.

— Мало приятного, когда тебя стульчак щупает.

— На войне как на войне.

Пока мы дожидались очереди, я лихорадочно соображал, что делать, если этот мерзкий тип начнет ее лапать. Я даже представил, как врежу ему справа в подбородок, и знал, конечно, что ничего такого не сделаю. А она проблему просто решила: на войне как на войне.

Экстрасенс, дыша перегаром, равнодушно скользнул по нам пальцами и кивнул: топайте, мол, отсюда. Пластина, вшитая в мою куртку, и та его не заинтересовала.

Колени устали сгибаться, когда мы добрались до верхнего вестибюля. Там толпились инородцы, извлеченные из метро, и не видно было обычно многочисленных муниципальщиков. Мы протиснулись к автобусному коридору, и на миг мне показалось, что все обошлось, но я ошибался. Стоило войти между двумя рядами мешков с песком, как стало ясно: ничего хорошего ждать не приходиться. В коридоре всегда не продохнуть, и люди, вжатые в спины друг друга, медленно дрейфуют к противоположному его концу, куда подкатывают автобусы с закрашенными окнами; а сейчас здесь стояло несколько растерянных стариков, да сидела на чемодане заплаканная женщина, у ног которой копошился ребенок. Люди привыкли, что метро охраняется как зеница ока, и чувствовали себя в относительной безопасности, но… ох, не понравилось мне все это!

— Пойдем пешком, — сказал я. Свинья не съест.

— Если Бог не выдаст, — ответила На-та.

Мы вышли на пустынную улицу. Ненормально пустынную после битком набитого вестибюля. Сначала пошли обычным шагом: я намеренно сдерживал себя, не желая показать, что трушу — и не трусил я вовсе! — и пытался рассказывать что-то смешное про Орлосла. Но потом, когда позади, там, откуда мы шли, раздались слаженные автоматные очереди, мы, того не заметив даже, вдруг побежали. Бродячие собаки шарахались от нас, и мы сами бросались в тень подъездов, когда по улице проезжали редкие автомашины.

Мы прошли-пробежали полдороги, когда я сообразил, что прямо по курсу дом Вовадия, и это, как скоро выяснилось, оказалось весьма кстати. Впереди засветились фары, и мы прижались к стене; но грузовик не проехал мимо, а остановился неподалеку. К счастью, рядом был подъезд, открытый и — совсем уж невероятно — проходной. Мы проскочили в квадратный двор-колодец, перебежали к воротам и очутились на параллельной ушице.

Показалось, что кто-то преследует нас, я слышал голоса. Мы помчались по улице, свернули в переулок, чуть было не попали в тупик, но судьба нас хранила, потому что в последний миг обнаружился проход вдоль стены. Мы бежали, и сердце выпрыгивало из груди. Голоса или гнались за нами, или звучали только в нас — не знаю. Или только во мне.

— Ты не устала? — спросил я, глотая вязкий воздух. Будто я мог что-нибудь изменить в этом беге.

— Нет, я ведь лечу, — сказала На-та.

Стена неожиданно закончилась, по инерции мы выбежали на открытое место. Налево за деревьями желтел уличный свет, направо нечетко проступали из темноты гаражи. Я бросился направо и провалился куда-то, упал, наткнувшись бедром на что-то острое.

Это была заброшенная глубокая канава, полная грязи и всякого хлама. На-та непостижимым образом не упала со мной, а перескочила на другой ее край. Она наклонилась сверху:

— Ты не ушибся? Хватайся за руку!

Я взглянул вверх. Крупные звезды висели над нами.

— Не удержишь, — сказал я.

— Удержу.

Правой я взялся за протянутую руку, левой ухватился за чахлый кустик на краю канавы. Маленькая рука На-ты напряглась — кто бы подумал, что у нее такие сильные руки! — так напряглась, что вот-вот оборвутся тонкие жилы, но выдержала. Я выкарабкался наверх, проелозив грудью по влажной земле, встал на ноги и теперь лишь ощутил боль.

— Я идиот! — сказал я, пробуя стереть, но только размазывая грязь, густо покрывшую ладони. — Никто за нами не гнался.

— Ты молодец! — сказала На-та. — Ты очень быстро бежал. За нами потому и не гнались, что поняли: не догнать!

Я подумал: она издевается надо мной. Но нет: она была серьезна. Но нет: она положила руки мне на плечи и поцеловала меня. Но нет: она сказала:

— Я давно, наверное, тебя люблю. Но ты такой был победительный, неприступный. К тебе страшно было подойти! А теперь ты… ты… теперь не страшно тебе сказать это.

На-та рассмеялась. Я окончательно почувствовал себя в дураках. Она с трудом уняла смех. Нервное у нее, что ли?

— Не обращай внимания, — сказала она. Я сейчас сделаю, чтобы тебе тоже стало смешно.

Она провела рукой по моей щеке, а потом по своей и повернулась так, чтобы на нее падал лунный свет. Я наконец понял.

— Дай зеркальце, — сказал я.

Уходя все дальше от мнимого преследования, мы завернули за угол; здесь над входом в какую-то контору светила тусклая забеленная лампочка. Я погляделся в зеркало, посмотрел на На-ту и тоже рассмеялся, удивляясь себе. Черт его знает, в самом деле было смешно: физиономия пятнистая, а с кончика носа свисает прилипший стебелек.

— Я люблю тебя, — сказала На-та и снова поцеловала меня. — Слышишь, в церквах звонят?

— И я тебя люблю, — ответил я. — Здесь рядом мой товарищ живет. Зайдем отмоемся. И передохнем немного. Нога болит, напоролся на что-то, когда упал.

Как-то вдруг я тоже услышал колокольный гул. Звонили в разных концах города, но звуки сливались в один — низкий, тягучий и, казалось, становились частью воздуха, окружавшего нас.

— Как из-под земли гудит, — сказал я. — Сразу и не услышишь.

— Так глухонемые жалуются на жизнь, — ответила На-та.