Роман Тименчик - Что вдруг

Степанов Н. Поэтическое наследие акмеизма // Литературный Ленинград. 1934. 20 сентября («Элементы экзотики и книжной романтики, идущие от акмеизма, встречаются даже у таких далеких акмеизму поэтов, как М.Светлов. Светлов сумел преодолеть акмеистическую красивость средствами иронии, выработкой новых принципов стихового слова»).

Завалишин В . Опальный юбилей (К сорокалетию расстрела Гумилева) // Новое русское слово. 1961. 27 августа; в этой статье к школе Гумилева причислены также Э. Багрицкий, В. Саянов, В. Луговской, М. Светлов, П. Васильев, Б. Корнилов, Б. Лихарев «и многие другие».

Вильям-Вильмонт Н . Еще не найденная дорога // Литературная газета. 1948. 11 февраля («Но это же интонация акмеистов и их же преклонение перед варварской первоосновой жизни! Надеемся твердо, что А. Межиров дошел до таких идейно-порочных откровений не собственным умом и сердцем. Все это, надо полагать, просто литературное заимствование, литература ради литературы»).

Власов Ф . О творчестве В. Гусева // Новый мир. 1935. № 7. С. 221; см. свидетельство Анатолия Якобсона о репутации Федора Харитоновича Власова (1905–1975) как крупного стукача ( Улановская Н.М., Улановская М.А . История одной семьи. СПб., 2003. С. 298).

Левин Л. Все пропорции должны взвешиваться // Звезда. 1935. № 11. С. 261–264.

См., например: «Пусть Гамлета четыре капитана / Как воина поднимут на щитах! <���…> Еще не родившийся Гумилев нашептал их, должно быть, Кронебергу» ( Вейдле В . Два искусства: вымысла и слова // Новый журнал. 1970. № 100. С. 120)

Биография Гумилева числит в себе, как известно, ряд эпизодов, когда его имя становилось поводом для кривотолков, всеобщего осуждения или, по меньшей мере, почти единогласного недоумения. Ближайший очевидец становления его репутации Анна Ахматова с огорчением и с некоторой обидой констатировала, что все, происходившее с ним, ставилось ему в упрек, хотя те же обстоятельства в жизни других персон шли им только на пользу в глазах общества 1.

«Человек высокомерный», как говорил о нем Мандельштам в «Шуме времени», Гумилев, конечно, оставлял на своем жизненном пути не одного обиженного. Некоторые из них прибегали к отмщению литературному. Так, нам видится Гумилев в зловещем, насылающем смерть на главного героя, персонаже рассказа из фронтовой жизни, подписанном «Виктор Воронов», – псевдонимом, которым изредка в эти годы были подписаны и театральные рецензии в столичных газетах. В рассказе его зовут штабс-капитан Петр Степанович Цветинович: «Холодный, сероглазый человек, который казался таким натянутым в военной форме. Петербург, огни, стихи и вино вспоминались при взгляде на эти тонкие губы, уродливо-надменные, но привлекавшие женщин черты. Цветинович был известный поэт и искатель авантюр» 2.

Бытовые пересуды проникали в литературную полемику. Петербургский слух: «Кажется, у него был роман с негритянкой» 3– как намек попал к эго-футуристу Д.А. Крючкову в статью «Церковь в листве (Франсис Жамм)»:

Мы были, – говорит Жамм про себя и своих друзей-поэтов, – гриффэнистом, реньеристом, самэнистом, жаммистом – каждый в отдельности». И это великое слово, такое нужное для русской поэзии настоящего дня – отважная самостоятельность, постоянное устремление к самоопределению. Как хотелось бы видеть поворот от деланной, надоедливой, штампованной «экзотики» к чарам леса, утренних зорь, холодных струй горных речек, поющих что-то непонятное, но близкое и милое на своем хрустальном языке. А вместо этого видишь повсюду «поэтических чиновников», затянутых в «экзотические мундиры», подобно герою рассказа Леонида Андреева, «любящему негритянок». Какой скукой и самодовольной затхлостью, надоедной «литературщиной» веет от этого захолустного щеголянья в чужих, обтрепанных лохмотьях, в засаленных, составленных из пестрых кусочков тогах «акмеизмов» и прочих ежедневно изобретаемых «измов». Одно роднит все эти скучные и нелепые выдумки – общая бесталанность 4.

Наиболее известным скандалом, связанным с именем Гумилева, была, как известно, его дуэль с Волошиным 1909 года 5.

Если, конечно, не считать таковым его казнь.

Смерть Гумилева, убитого в ночь на 25 августа 1921 года, прервала таким печальным образом его конфликтные и нередко скандалезные взаимоотношения с рядом современников; но с рядом других – только перевела их в другую форму. Сначала о первых.

Начнем с самого малозначительного из скандалов, вероятно, никем, кроме трех непосредственных участников, не замеченного.

Гумилев осенью 1913 года написал мадригал, развивающий мотив встречи в пустыне из знаменитого стихотворения Шагинян «Кто б ты ни был, заходи, прохожий…»:

Поэт Александр Конге, погибший в 1916 году на войне, писал Борису Садовскому 3 ноября 1913 года: «Вы, вероятно, замечали, будучи в “Собаке”, что Гумилеву сильно понравилась Мариэтта. После Вашего отъезда произошли дальнейшие события на этой почве. В одну из суббот Гумилев подсел к нам, пригласил ее (Мариэтту, а не субботу) в “Гиперборей”, на что она по моему наущению дала “гордый” и уклончивый ответ. Потом сей господин развалился рядом в небрежной позе и стал в нос читать свои стихи, видимо, относящиеся к ней, ибо 1) он предупредил ее, что прочтет стихи, которые могут ее заинтересовать, а 2) это явствует из содержания, которое сейчас изложу. Автор стихотворения (впрочем, неплохого) идет где-то в пустыне и декламирует, обращаясь “к ней”, что он видит ее во сне каждую ночь, что в пустыне этой песчаные горы, “как твои молодые груди”, что путь его труден, но он надеется на свои силы: “Клянусь, ты будешь моей, даже если любишь другого” и т. д. Цитировал я на память, но ручаюсь, что не вру. Не будучи ревнив особо, – я возмущен был его амикошонством и наглыми стихами и решил отомстить ему, так, чтобы он сел в калошу и было бы смешно, независимо от того, обиделся бы он или нет. Поэтому я написал стихи и прочел их в “Собаке” с эстрады на вечере поэтов. Гумилев настолько обалдел, что сам аплодировал мне, и настолько, по-видимому, струсил, что весь вечер не подошел к Мариэтте. Вот эти стихи: