Иван Родионов - Наше преступление

Сашка машинально придержал лошадь. Он молчал, разглядывая в темноте спутниц матери, и, догадываясь уже, кто они, совершенно растерялся.

– Где пропадал? а? у кабаков углы обтиравши в городе, шатун несчастный... Где деньги? Получил расчет за гнилу?

Сашка оправился, по тону матери заключив, что бабам еще ничего неизвестно об убийстве Ивана.

– Ну, получил, чего?

– Отдай пес. Добром прошу, отдай.

– Пошла к черту. Чего пристала?

– Отдай, подлец!

– Нашла дурака. Так тебе и отдал. Как же...

– А-ах, злодей, погибели на тебя нетути, каторжника... – закричала Палагея и замахнулась на сына палкой.

– Ударь, ударь, только того и жду... Всю морду расквашу, так и знай...

– Матери-то? проклято-ой, дьявол сы-ын!

– А то кому же? думаешь, погляжу на тебя. Чего лаешься? ты, што ли, деньги заработала? Сам зарабатываю, сам и пропиваю. Никто мне не указ...

Акулина, не терпевшая ругани и ни под каким предлогом не допускавшая ее у себя в семье, и тут хотела положить конец грубым препирательствам Сашки с матерью.

– Сашенька, не видал ли нашего Ва нюшку? – отменно ласково спросила она.

Сашка не знал, что отвечать. Акулина немного помедлила и повторила свой вопрос.

– Не видал. Чего? где бы я его увидал? – по обыкновению грубо ответил он, но через секунду добавил: – н вон пьяный у меня лежит. Чего?

Катерина быстро приблизилась к телеге и, нагнувшись, стала внимательно рассматривать свесишиеся ноги лежавшего ничком Лобова. Тот приподнял голову.

– Чего рассматриваешь, сволочь? не видали вашего Ваньки, вот вам и весь сказ... Чего пристали? – с озлоблением заорал он, пересыпая свои слова матерной бранью.

– Погоняй, чего с ими с шлюхами, разговаривать? – крикнул он на Сашку и толкнул его в спину.

Сашка стегнул лошадь, и телега с парнями скрылась в темноте.

– И не приезжай домой, проклятой. Дверь перед носом замну! – кричала Палагея вслед сыну.

– Дрянь с ногами, право, дрянь с ногами! Еще и ругается... Беда какая, что поглядевши на его сапоги, да стала бы я на их смотреть, я и плюнуть-то на его самого не хочу, не то што на его сапоги... Я думала, что это Ваня лежит.

Пока говорила это возмущенная и обиженная Катерина, из темноты вынырнула и почти вплотную насунулась на баб тяжело сопящая лошадиная морда с белевшей лысиной от лба до храпа. Бабы окликнули проезжавших. С телеги грузно спрыгнул Ларионов. Рыжов съежился и старался не шевелиться, чтобы не привлечь на себя внимания баб. Ларионова как раз к тому времени «развезло» от выпитой за целый день водки. Он, покачиваясь, подошел к бабам и, заглядывая каждой из них в лицо и обдавая запахом винного перегара, жал каждой из них руку, приподняв свою форменную солдатскую фуражку.

– А-а, это ты, тетка Палагея... – говорил солдат. – А это кто? Да... Катерина Петровна... – и солдат на момент испуганно отшатнулся. – Извиняйте, Катерина Петровна, и ты, тетка Акулина Тра-рафимовна... Да ён сычас придет... Вы не сумлевайтесь, ничего с им худого не случивши... так замешкавши маленько...

– Да где же ён, Сереженька? – спросила Акулина.

По тугоухости Ларионов не разслышал и продолжал свои объяснения:

– Вы извиняйте... потому такой случай вышедши... раз надо выпить... да и все тут... да я не пьян... я не как другие-прочие... я себя соблюдаю... как солдат, значит... потому обязан... потому присягу принявши... у нас строго... немного дозволяется... но штобы до пьяна... ни-ни... ни Боже мой, штобы это какие глупости...

– Да где же наш Ванюшка, Сереженька? – громче повторила свой вопрос Акулина.

Солдат молчал.

– Где ён оставши?.. Ва нюшка-то наш?

– Ён-то? Иван Тимофеев-то ваш?

– Ну да, Иван Тимофеев, наш Ва нюшка...

Ларионов остановился в затруднении, во все глаза глядя на баб. В его вообще не бойкой, а теперь еще чадной от перепоя голове мысли вязались еще тягуче, медленнее и сбивчивее, чем обыкновенно. Вдруг его пригожее курносоватое, чернобровое лицо расплылось в широкую, пьяную усмешку. Он придвинулся к бабам вплотную и, жестикулируя руками и изламываясь всем телом, таинственно и фамильярно зашептал, дотрагиваясь рукою до плеча Акулины.

– Што я тебе скажу-то, тетка Акулина, и вам, Катерина Петровна... Ён-то... Ванюха-то ваш, значит... маленько того, извиняйте... – Солдат громко икнул. – Потому маленько ослабши, значит... потому, извиняйте, чуточку было выпито с товарищами, значит... ну, его и разморивши... Ванюху-то ён и прилегши... маленько так...

Солдат опять икнул.

– Прилегши? с тревогой в голосе спросила Катерина, двинувшись ближе к Ларионову. – О-о-о-й, да где же ён лежит-то, Сережа? и вы его бросили?

– Где лежит-то? а на земле, значит... ослабши маленько и приваливши так... Да я его звал, говорю: «Поедем со мной, Иван Тимофеев...», а ён говорит... это мне-то, значит: «Довези, гыть, Сережа, мое колесо»... я и довез... Почему не довезть, раз попросивши?... довез... Вон там... с Федькой лежит в телеге.

Солдат опять икнул.

– Я за естим не постоявши... довез с полным... с удовольствием...

Сказав это, Ларионов покачнулся, зацепился ногой за край глубокой колеи дороги и распластался во весь рост на земле.

– Э, черт... – выругался он.

– Да где? в каком месте ён лежит? – спрашивала Катерина.

Солдат, силясь подняться на ноги, одолеваемый икотой, снова падал и барахтался на земле.

Рыжов, боясь, чтобы пьяный Ларионов не выдал всех головой, поспешил отозваться.

– Ён в Хлябине оставши... Катерина Петровна. И чего ён врет, Серега. Ён не лежит, ён идет, – поспешно ответил за Ларионова Рыжов. – Вы не сумлевайтесь, Катерина Петровна, ён там не один, ён с Деминым с Ванькой, вот сычас подойдут, вас догонят. Вы не сумлевайтесь...

– Не сумлевайтесь с Деминым с Ванькой, значит... – бормотал и Ларионов, наконец-то поднявшись с земли и усаживаясь в телегу, – а колесо... в целости, значит... довез...

– Сычас, сычас, вот-вот нагонит! – крикнул и Рыжов. – Ну, погоняй живее, – прошипел он своему товарищу, но Катерина расслышала и эти последние слова.

Бабы остались в поле одни и, постояв немного, пошли обратно в деревню, свернув с проселка на ближнюю пешеходную тропу, проторенную по краю глубокого, отлогого оврага.

Пьянство и не имеющие границ озорство и грубость парней в деревне вещь обычная, и на баб эта грубость не произвела особого впечатления, но сбивчивость, противоречия, недоговоренность и неуверенные успокоения парней, что с Иваном ничего худого не произошло, оставили в сердце Катерины какой-то смутно-тревожный след, какое-то предчувствие беды. Она возвращалась с поисков более обеспокоенная, чем шла на поиски, но ни малейшего дурного подозрения насчет парней ни разу не мелькнуло в ее голове. Акулина же, в противоположность своей невестке, вернулась домой совсем успокоенная.