Иван Родионов - Наше преступление

– Ну, так ладно будет, не сорвется, – несколько раз повторил Демин, с разных сторон заходя и любуясь своей работой.

Бабы с Машей и Афонькой тихим шагом повезли покойника через город, а Демин побежал в кабак выпить сотку, пообещав бабам догнать их на дороге.

В этот же день утром следователь, не найдя достаточных улик против убийц, сделал постановление об освобождении их из-под ареста.

Выйдя из тюрьмы – двухэтажного дома обыкновенного городского типа, обнесенного частоколом и стоявшего на берегу реки, парни зашли в ближнюю пивную лавку. Настроение у них было вначале ликующее и задорное, но они сдерживались. Оттуда уже немножко под хмельком они зашли в другую знакомую пивную в предместье. Теперь они были убеждены, что власти одурачены ими, что им сам черт не брат, и так как выпитое вино развязало им языки, то они открыто похвалялись этим друг другу. В их невежественных, чадных от беспросыпного пьянства головах сложилось убеждение, что и в будущем, какие бы гадости они ни натворили, им все так же легко сойдет с рук, как сошло это дело, а что оно уже сошло, они в том не сомневались. Сашка ходил гоголем.

– А што, робя, не верили? – говорил он. – Я сказывал, что четыре-пять ден продержат, а там выпустят. Вот и вышло на мое... Уж я эти дела хорошо знаю.

– И Федька, проклятая его душа, с носом остался, –заметил Лобов. – Думал, ежели донесет, так-так ему сычас и поверили. Как же, черта с два поверили... Погоди, еще доберемся до тебя!..

– В эфтих делах следователь всему голова, – продолжал поучать Сашка. – Как ён повернет, так суд на том и постановит. А уж ён бы нас не выпустил, ежели бы мы были виноваты. А то против нас улик нетути. Чистая работа!

В пивной предместья у них чуть-чуть дело не дошло до драки с сидевшими тут мещанами, которых парни ни с того, ни с сего стали задирать, и только вмешательство знакомого им хозяина трактира предотвратило кровавое побоище. Отсюда они вышли красные, пьяные и буйные.

Со времен только что минувшей революции чернь городов и деревень чувствовала себя хозяином положения, а власти и полиция, как огня, боялись буянов.

Заломив на затылок фуражки, с закуренными покупными папиросками в зубах, парни двинулись по широкой, длинной улице предместья в направлении выезда. Горшкову вчера из дома прислали гармошку. Парни загорланили одна за другой модные частушки:

«Ты, Сереженька дружок,

Зелену рощицу зажег.

Говорят, что дым дымит,

Зелена рощица горит.

Вспомни, вспомни-ка, товарищ,

Как гуляли по полям,

Сороковочку последнюю

Делили пополам.

Мы на Выставке гуляли,

Мы на Васькино пойдем.

Кулаки у нас здоровы,

Мы нигде не пропадем».

При пении этих частушек мотива уловить было нельзя, такт почти не соблюдался, да и едва ли можно было назвать пением разухабистые выкрики и завывания парней. По окончании же каждого четверостишия, завершавшего частушку, певцы издавали нечто похожее на верблюжий рев. Эти концы со скотскими завываниями не были выдумкой парней, а так полагалось по конструкции напева.

– Дорогу! Знай наших! – кричал Сашка, кочевряжась и делая неуклюжие телодвижения. – Шапталовские робята идут. Сторонись, расшибем!

Прохожие прятались; стоявший тут городовой при приближении парней ушел с улицы в глубь тихого переулка, сделав вид, что никакого нарушения порядка не замечает. И обыватели, и блюстители обывательской безопасности все еще находились под властным впечатлением испуга от разгромов, произведенных в городке в дни смуты революционной чернью, все склонны были преувеличивать опасность и силы буянов. За парнями по пятам шествовало с полдюжины босоногих, оборванных фигур, как шествуют мародеры в хвосте действующей армии.

Мирных обывателей предместья: мелких лавочников, жен и детей заводских рабочих при виде орущих парней, сопровождаемых босяками, охватила паника. Со страху им показалась толпа громил, вдесятеро большая, чем была на самом деле. Поспешно закрывались на запоры ворота дворов, двери и окна в лавках и домах. Парни заметили, что появление их произвело устрашающее впечатление, и раскуражились еще больше.

– А што, спужались? Знай наших! Сидите и молчите, а то в прах разнесем! – кричали парни.

Они сквернословили во все горло, потрясали в воздухе кулаками, а так как из людей навстречу никто им не попадался, то они подшибли палкой одну курицу, поймали утку и с хохотом в лепешку разбили ее о камни мостовой.

– Вот как мы! Ну-ка, подходи, кто там есть! А-а, спужались, труса спраздновали...

Предместье казалось совсем вымершим, даже куры и утки, обыкновенно во множестве копошившиеся на широкой, длинной улице, и те разбежались по дворам.

Почти уже у самого выезда, недалеко от кабака, в окне одного почерневшего мещанского домика выглянуло любопытное, молодое женское лицо. Видимо, женщина не подозревала о надвигавшейся грозе. Такая дерзость взбесила парней. Тотчас же с ругательствами в окна домика, за которыми виднелись цветущие герани и фукции, полетели палки и камни. Зазвенели разбитые стекла, послышались женские крики и плач детей...

Из кучки следовавших за парнями бывших людей выскочил один босяк с перевязанною тряпицей щекой и, придерживая одной налитой красной рукой расходившиеся полы своего короткого рубища, другую поднял вверх и вдруг гаркнул во всю глотку над ухом Сашки:

– Товарищ, вперед, надо доказать этим разжиревшим буржуям...

Что хотел доказать бывший интеллигент, так и осталось невыясненным, потому что тотчас же произошло совершенно не предвиденное оратором обстоятельство. Сашка с таким усердием «двинул» босяка кулаком в зубы, что тот, взмахнув руками, с окровавленным ртом сел на землю.

– Караул! – во все горло закричал он.

Сашка принялся его бить со всем неистовством, на какое только был способен. В ход шли и кулаки и сапоги. Товарищи не отставали от своего коновода и кинулись избивать других босяков. На улице произошла свалка. Перевес сразу оказался на стороне парней, потому что золоторотцы оборонялись плохо. При первом же натиске пятеро из них, видимо, не надеясь на крепость своих кулаков, пустились бежать. Зато над двоими, сбитыми на землю, парни натешились вволю. Золоторотцы ревели, катались по земле, кричали: «Караул!». Лица их быстро покрылись кровью и пылью. Парни, не встречая сопротивления, не видя ниоткуда отпора и заступничества, свирепели все более и более. Оставив золоторотцев еле живыми, храбрецы беспрепятственно продолжали свой путь, веселые и гордые одержанной победой.

XXIII

олнце вышло из-за дымчатого с белыми краями облачка и своими мягкими лучами приветливо облило поднявшиеся на полях изумрудные зеленя, желтые, печальные жнивья и потемневшие, как бы задумавшиеся гряды хвойного леса, покрывающие ближние высокие холмы, находящиеся вправо от дороги. С другой стороны извилистая, быстрая река у самого выезда из предместья вырывалась из узкого, глубокого ущелья и, весело блестя на солнце, текла к городу в просторной излучине.