Иван Родионов - Наше преступление

И все же, и все же...

Цель моей поездки – узнать как можно больше подробностей о берлинском периоде жизни Ивана Родионова. Еще до приезда в Берлин я знала, что именно здесь в 1922 году он переиздал свой нашумевший роман «Наше преступление» и издал новый – «Жертвы вечерние», посвятив его участникам знаменитого Ледяного похода. Он переиздал здесь «Москву-матушку» (Берлин, 1921 год), а также свои речи в Русском национальном собрании и написал еще несколько книг: «Любовь» (1922-й год), «Царство сатаны» (без даты). Однако о «Тихом Доне» сведений не было.

Каково же было мое удивление, когда в первом же телефонном разговоре с одной из эмигранток в Берлине я услыхала: «Ах, это вы о том самом Родионове, который пожертвовал своим произведением ради спасения семьи?». Но, к сожалению, человек, хорошо знающий эту историю и рассказавший ее моим новым знакомым, недавно ушел из жизни. И все же я пыталась узнать хоть что-нибудь новое: посещала библиотеки, городские архивы, звонила эмигрантам. В этом активно мне помогали владелица книжного магазина «Радуга» (что на Фридрихштрассе, 176 в Берлине) Нина Андреевна Гейхардт, активисты созданного при Русском культурном информационном центре общественного клуба «Незабудка» Александра Федоровна Бергер, Елена Александровна Штейнберг, священник православного храма (что на Фербеллинер Платц) отец Михаил Диваков, опытный библиограф Саул Григорьевич Лившиц и другие.

С их помощью удалось установить, что Родионов вел в эмиграции жизнь трудную, одно время работал в русском ресторане Ольги Дьяковой на Нюрнбергштрассе (сведения старейшего русского доктора в Берлине Владимира Александровича Линденберга) и вместе с тем часто выступал в собрании русских эмигрантов вместе со своим сыном (сведения Натальи Владимировны Влезковой, приехавшей в те дни в Берлин из Сан-Франциско) и умер в бедности (воспоминания князя Д. Шаховского, журнал «Континент», № 56 за 1988 г.). К сожалению, ни один берлинский архив не подтвердил проживания в столице ни самого Родионова, ни его сына Гермогена. Но ведь факт захоронения в Тегеле говорил о том, что жил и умер писатель где-то неподалеку.

Обо всех своих странствиях и просьбах я рассказала берлинцам на страницах русской газеты «Европа-центр», издаваемой для эмигрантов. И ожидала откликов. Но, как ни печально, их не было. И в январе 1995 года я снова приехала в Германию.

Вторая поездка, несмотря на ряд новых встреч, новых знакомств, и даже такого символичного, как показалось мне вначале, знакомства с новым батюшкой кладбищенской церкви в Тегеле отцом Анатолием по фамилии Родионов, все же мало что добавила к уже известному. Берлинские архивы не смогли установить место последнего проживания писателя и фамилии хоронивших его лиц. Эмигранты первой волны посоветовали мне продолжить поиски в Париже, куда переехали многие из них после прихода к власти нацистов.

Итак, решение принято, спонсоры, в который уже раз, относятся с пониманием, и я, как стрела, выпущенная из лука, мысленно уже лечу во Францию.

Звонить незнакомым людям и спрашивать, есть ли у них родственники за границей, было, по крайней мере, бестактно. Даже если эти незнакомые мне люди были хорошими знакомыми моих тоже хороших знакомых. Но одна из моих приятельниц, понимая всю сложность задачи, уж очень настаивала. И я, преодолев неловкость, позвонила в Санкт-Петербург некой даме – потомку знаменитого рода Родзянко. Дама оказалась весьма любезной, и, быстро расшифровав мой лепет, продиктовала телефон парижской кузины.

– А, собственно, кого вы там собираетесь разыскивать? – поинтересовалась она уже в конце разговора.

– Да вряд ли знакома вам эта фамилия, Родионов, русский писатель начала века, донской казак, эмигрант. Хочу поспрашивать старых эмигрантов, возможно, кто-нибудь был с ним знаком.

– А самих Родионовых, к примеру, внука Ивана Александровича вам увидеть не хочется?

– А что, у вас есть его парижский телефон? – спрашиваю я в ответ, обомлев от такого предложения.

– Причем тут Париж! – восклицает дама. – Родной внук Ивана Александровича с женой и ребенком живет в Санкт-Петербурге. Это наши друзья. Записывайте телефон!

Дрожащими руками я еле вкладываю трубку в нужные пазы. Щеки пылают. Мысли несутся вихрем. Берлин, Тегель, городские архивы, публикации в эмигрантской газете не дали почти никаких дополнительных сведений, что и заставило меня попытать счастья в Париже. И вдруг накануне вылета (март 1995 года) узнаю, что родной внук Родионова – петербуржец! Невероятно, но факт. А ведь сколько лет попытка найти хоть кого-нибудь из потомков писателя кончалась неудачей.

Звоню! К телефону подходит женщина. Она уже знает обо мне и готова ответить на все вопросы. Их много: каждый из ответов приводит меня в изумление, и с каждой минутой я понимаю , что Париж тут действительно не причем и придется сдавать билеты. Скрепя сердце (как можно отказаться от Парижа, где никогда не была и смогу ли побывать когда-нибудь еще?) смиряюсь с новой реальностью.

Уже через два дня я сижу в спальном вагоне поезда Москва – Санкт-Петербург и, несмотря на исключительные удобства, не могу уснуть. Неужели есть живые свидетели версии, опубликованной мною в «Огоньке» в 1993 году, имеющей не только сторонников, но и ярых противников?. Какие они, эти свидетели? Прямо с утреннего поезда, едва дождавшись приличного времени, звоню Родионовым.

...Квартира стандартная, двухкомнатная, хозяева – люди еще относительно молодые, им нет и сорока. Оба по образованию филологи. И уже через несколько минут, не веря своим глазам, держу в руках послужной список подъесаула 10-го Донского казачьего полка Родионова и многочисленные фотографии. Среди них – фото самого Ивана Александровича, которое до тех пор никому из исследователей не удалось раздобыть (следует, однако, сказать, что почти одновременно со мной такие фото и ксерокопии некоторых документов петербургские родственники писателя передали в Пушкинский дом).

– Как относитесь вы, филологи и прямые наследники писателя Родионова, к моей версии о вашем деде как о возможном авторе «Тихого Дона»?

– Разговоров об этом много, – откровенно отвечает Ольга. – Есть даже некоторые факты, правда, на уровне свидетельства родственников. Что же касается нас, то мы ведь не знали не только деда, но и отца Ярослава, Гермогена Ивановича.

– Мне было всего два года, когда он умер, – уточняет Ярослав.

– Поэтому, кроме фото, послужного списка (и то только до 1901 года), текста некролога, нескольких книг и небольшого, но очень красивого в черном переплете томика Библии (она была с дедом всегда), у нас ничего нет, – добавляет Ольга. – Но есть тетя в Америке, которая помнит многое, а самое главное, – жив родной сын Ивана Александровича, Владимир.